Сержант содрогнулся, неужели он мог быть с ней так жесток, пусть эта сказка была хоть сто раз правдива? Сказки рассказывают детям, взрослым на самом деле нужна правда, любая сказка, рассказанная даже из лучших побуждений, аукнется впоследствии жестокостью и горем.

Мужчина смеялся и прижимал её к груди, он рассказывал взахлёб про то, чего не будет здесь еще тысячу лет. Он любил её и поэтому мог быть не прав. Ведь не было бы ей легче, умри она вместе со своей горькой планетой, умри ещё до своего рождения, стань песчинкой в океане серой пустыни, покрывающей сейчас большую часть Альфы.

Невыносимо… Дальше, дальше…

Дальше!

Мигнуло. Теперь дело происходило в жарко натопленной комнате, где собралось человек тридцать — все беженцы. Лица болезненные, серые, некоторые периодически принимаются кашлять в спазме хрипящего дыхания. А она злилась, уговаривала, спорила, просила.

— Они же предлагают нам помощь, ничего не просят взамен, только примите, как вы не понимаете? Просто примите! Они едят тот же хлеб, что и мы, они болеют теми же болезнями, страдают от усталости, от безысходности, от нашего непонимания, инертности и апатии! Неужели стоит отталкивать людей просто за то, что они оказались внепланетниками? Только потому, что они якобы стали спусковым крючком наших дней Прощания? Это же не они с нами сотворили подобное, это были мы сами!

Так вот почему именно она. Так вам всем и надо, а в особенности тебе, Сержант. Горстка людей, не сподобившихся решить свои собственные проблемы, отправилась вновь городить чужой огород. Спасать. Что, не так? А иначе как вы все здесь очутились? Люди без обратного билета.

Так длилось долго, очень долго, размышления, впечатления, разрозненные воспоминания, проассоциированные всегда с ним, только с ним. Подозревал ли ты, Сержант, что у неё помимо тебя нет никакой жизни, что ты для неё настолько всё на свете? Да и зная, неужели отступил бы, неужели нашёл бы в себе силы хоть чуточку отдалиться, открыть ей какой-нибудь другой горизонт, кроме недоступного себя.

Нет, не смог бы.

И, наконец, вот! В длинной череде картинок всплыла важнейшая: она подходит к двери, отчаянно сигналящей о том, что за ней Гость.

— Любимый, сейчас открою!

Створка медленно-медленно поползла в сторону, случайный блик света пробежал по рукаву стоявшего за ней — и номер на медальоне. 028. Всё погасло.

Кеира.

Он увидел её прекрасное молодое обнажённое тело, свободно раскинувшееся на волнах мрака. Приближаясь, он ощущал тоску даже сквозь бесстрастность своего расщеплённого эго, узнавая каждую чёрточку того, что безвозвратно ушло. Она была прежней, эта детская складка на запястье, нежная раскосость глаз, девичья угловатость фигуры, но вместе с тем яркая женственность. И бесстрастное, немое выражение лица, неподвижность льда, зыбкость тумана. Таков же был и голос. Это не она, не вся она. Это больше слабосильное его воображение, чем физическая реальность. Какая-то его часть заняла её место, смоделировала, дополнила, оживила. И понуро отступила в сторону.

Ты пришёл ко мне, Сержант. Как же долго.

Ты не поверишь, но я боялся… оказаться виновным в том, что ты здесь. И ждал тебя в совсем другом месте.

Не казнись, милый, нам обоим давно следовало всё обдумать, слишком долго мы жили по инерции, любили по инерции. Ты знаешь, я только теперь по-настоящему ощутила, каков ты. Безмерно силён, но не устойчив. Ты всегда нуждался в опоре, но так и не нашёл её. Это тебя закалило, хотя и окончательно лишило связи с твоим человечеством. Но вот, стоит только тебе найти эту единственно верную опору, как тут же ты её безвозвратно теряешь, страдая и корчась в душе от непоправимой утраты. Хотя внешне ты оставался несокрушимой скалой, внутри ты был замком из песка. А я любила этот замок. Ты ведь начинаешь подчас думать о смерти, желать её? Даже теперь, когда ты стал лишь едва тёплой оболочкой круг былого?

Твой вопрос сбивает с толку.

Но ведь это верно?

Да.

Я была слабой маленькой женщиной, а ты — человеком из большой Галактики, с длинной историей и опустошённой душой. Ты не можешь даже умереть, твое присутствие здесь — тому доказательство. Твоё второе я, твоя искра, если ей будет необходимо, погасит любое доступное сознание, лишь бы вновь обрести носителя. Не со зла, просто такова её природа. И ты такой же. Оболочка любит кого-то, но сам ты даже не до конца понимаешь смысла этой затеи.

Зачем ты так говоришь, Кеира. Это жестоко, ты понимаешь?

Слышу некую мольбу в твоём голосе, ты начинаешь кое-о-чём подозревать… Сержант, любимый, почему ты раньше о ней не подумал, о жестокости. Ты сделал меня калекой куда хуже моего названного брата, а ведь уж он-то никогда не почувствует ничего в этом мире, ничего не свершит, твой двойник, твой товарищ по несчастью. Одного я считала братом, другого — любимым. Страшно быть такой, ещё как страшно.

Кеира, милая, я кое-что понял, поэтому и пришёл сюда… пришёл просить прощения. Будто у самого себя.

Сынам человеческим нет прощенья, ибо их судьба — прощение самих себя, сказал Тетсухара. Упущенного не вернуть, не забыть, не изменить… Этот мир чересчур жесток для Кеиры, и она уже уходит. Ты, тот, кто называется Сержантом, запомнишь её. Я люблю тебя, Сержант, кем бы ты ни был.

Кеира!

Да, я ухожу, хотя ты и пришел, чтобы звать меня туда, вдаль, с тобой. Не получится, Сержант, обратной дороги из этих мест не бывает. Да и всякая даль… ты сам-то её отсюда разглядеть способен?

Сержант молчал, слова никак не шли.

Последняя просьба. Ты ведь не откажешь той, кого любил?

Не будь такой жестокой… пожалуйста.

Так надо, Сержант. И в первую очередь самому тебе. Открой мне себя. Всего и сейчас. Ты понимаешь, что это не я, это лишь тень меня в тебе, но эта тень хочет на миг снова стать прежней. Чтобы узнать, кого она любила. Не историю жизни неудачливого Кандидата, а историю человека.

Объясни, почему. Если тебе невыносима жизнь, зачем тебе моя, да ещё всего на мгновение, если она тебе нужна, почему не жить дальше? И разве моя память в этой дилемме что-нибудь изменит?

Да. И нет. У меня наконец настал день Прощания. И в свой последний миг я буду с тобой, в конце концов, я и есть,