йодом и солью, а со стороны океана рокотал прибой, дробящийся об огромные валуны в полусотне метров далее. Кажется, валуны ещё вчера были частью этой кажущейся монолитом каменной стены.

Здесь тоже было страшно, даже страшнее. Но вместе с тем — здесь продолжалось то, чего не было наверху. И продолжалось самым неожиданным образом, обретая движение, структуру, определённость.

Под ногами хлюпали водоросли, блестела мелкая выброшенная на берег рыбёшка, тускло отсвечивали боками мокрые камни, порывами налетал ветер, уносящий морось брызг прибоя куда-то вверх. Недружественными провалами глядели на Сержанта провалы ниш в основании скалы. Здесь у всего было то, чего не оставалось там, наверху. Было прошлое и будущее, цель и предназначение.

Если там, наверху, он чувствовал себя на краю гибели, у последней черты, в шаге от окончательной смерти, распада, несуществования, то после тяжкого труда, который составил спуск сюда, глядя на этот кажущийся безжизненным, но на самом деле наполненный какой-то своим, внутренним бытием мир, Сержант не уставал радоваться, что заставил себя сюда добраться.

Альфа, вот эта, незнакомая ему сокрытая в сумерках тумана Альфа продолжала преподносить свои сюрпризы.

Годы его пустых скитаний по Галактике не обещали ничего хорошего, даже когда Учитель перехватил его на очередном витке спирали саморазрушения, замершего в ожидании новой попытки найти себя посреди тысяче первой безликой периферийной пересадочной станции. И предложение Учителя даже тогда показалось ему не слишком впечатляющим.

Пустоту предлагали заменить пустотой, пусть бы совсем иной.

Жизнь Сержанта после окончания его военной карьеры была точь-в-точь похожа на серую бессмысленную зализанную поверхность там, наверху, где не за что было зацепиться, пока катишься в пропасть. Только пропасть ту можно и в самом деле было выбирать на свой вкус. Пропасти во Вселенной водились в ассортименте.

На первый, и даже на десятый пристальный взгляд Альфа была такой же безжизненной страной вечной промозглой осени, как и эта равнина наверху. После прибытия, ещё толком не познакомившись с косо глядевшими на него остальными участниками Миссии, назвавший себя Сержантом с трудом узнавал планету, даже по сравнению с тем, какой они оставили её три десятка лет назад.

Пока он воевал в другой Галактике с врагом и со своим прошлым, Альфа продолжала воевать со своим. И кто из них при этом больше преуспел на пути неизбежного саморазрушения, Сержант бы даже теперь ответить не смог.

Когда манипул «Катрад» покидал Альфу вместе с первой волной спасательной экспедиции ГИСа, ему казалось, что худший день этой планеты уже отгремел, с литаврами, трубами и гласом божьим. Миллиарды гибли у них на глазах, но те, кто остался в живых после первичной санации, были не более живы, чем те, кого они уже похоронили. И прошедшие десятилетия они продолжали умирать, а потом за ними продолжили умирать их редкие дети.

Эта планета с тех пор из полуживой, едва подчищенной, превратилась в полумёртвую, которую вскоре окончательно станет не для кого спасать. Сержант посмотрелся в эту планету, как в зеркало, и только тогда в нём что-то сдвинулось.

Альфа стала зеркалом его саморазрушения, его попытки к бегству.

И теперь нужно было заглянуть в эту моросящую снизу вверх пропасть, нужно было нырнуть в её недра, чтобы почувствовать, что это ещё не конец, ещё есть, за что бороться.

Сержант ринулся в эту новую для него работу с яростью пловца, которому предстояло преодолеть океан, но пока было бы неплохо для начала суметь пробиться сквозь прибой.

Сам Сержант решил, тоже, начать всё с начала. То, что беженцы называли днями Прощания, оставило без ответа массу вопросов, и главное — осталось непонятно, как это вообще могло произойти. Планетарный заговор, которого не было, объединяющая сила идеи, которую никто и никогда не произносил вслух. Там, наверху, за обрывом скалы, словно сама собой собралась буря из мириад невесомых капелек воды, однажды обрушившаяся на этот мир. Это возможно лишь в случае, если все эти капельки воды связывает воедино воздушная масса. Только вместе они составляют силу ужасающей мощи. В вакууме грандиозного межзвёздного пространства нет бурь, там даже могучие гравитационные вихри уже буквально полуметре от горизонта событий принимали вид вальяжных ламинарных потоков поля, давно и прочно позабывшего, какое горнило его породило.

Сержант начал искать то, чего не искал никто.

Каждый житель любого из сотен миров, по которым расселилось человечество, с рождения знал вкус своего мира, его тепло, и даже покидая эти материнские объятия, человек как правило стремился лишь к тому, чтобы обрести иной, ещё более благодатный мир.

Постоянных жителей орбитальных платформ или космических крепостей было мало, на них смотрели непонимающе, подозревая в какой-то особой нечувствительности или наоборот, чрезмерной всеядности вечного космического бродяги. Несчастье Пентарры и проклятие Кандидата поневоле сделало Сержанта одним из подобных бродяг. Но по той же причине он был примером человека, который по-настоящему остро чувствовал то, что для другого было лишь данностью.

И посещаемые им Потерянные миры давали лишний повод для его размышлений. Эти миры были холодными и негостеприимными. В этом была их главная трагедия. Точно также первые колонисты после Века Вне, оставив запёкшуюся на километр вглубь до состояний шлака Старую Терру, пережили страшное разочарование, ступив на твердь новых миров.

Они вовсе не были, по словам древнего поэта, безжалостными. Они были безжизненными. И понадобились тысячелетия формирования института Совета, должна была настать Третья Эпоха, Эпоха Вечных, чтобы те, кто некогда спасли человечество, сумели создать ему новый дом, сотни новых домов. По одному на Вечного, по Вечному на мир.

То, что Сержант помнил из детства, особый уют родного дома, любимой Пентарры, порождалось одним лишь эффектом присутствия на Пентарре Вечного Хронара. Эффектом, но не результатом какого-то особого его воздействия. Хором миллиардов людей, дававших ему опору, составлявших его истинное «я». Сержант не знал, что стало с самим Хронаром как с Избранным Некогда он был человеком, у которого есть физическое тело, пусть оно и оставалось ненужным рудиментом, напоминанием о прошлом, не более. Как и всякий человек, ему было дано выжить в горниле планетарной катастрофы. Выжил же Рэдди Ковальский. Но что бы с ним в итоге ни стало, Сержант теперь ясно понимал, прежним Хронару уже не быть. Так погибший мир погибает в каком-то высшем смысле этого слова, а не просто как арифметическая сумма миллиардов чужих смертей. И гибнет он вместе со своим Вечным.

Сержанту понадобилась целая жизнь на то, чтобы осознать трагедию той жертвы, но чтобы понять чудовищность гибели самого родного мира, ему достаточно было просто вернуться на Альфу.

Он