переводя трубу с одной женщины на другую. Это Мария? Она одна была в шляпке, а не в шали. Конечно Мария; он на мгновение забыл, что она на восьмом месяце. Она стояла в первых рядах. Хорнблауэр видел, как она размахивает платочком. Видеть его она не могла, по крайней мере не могла узнать с такого расстояния без подзорной трубы. Должно быть, она, как и весь Плимут, услышала, что «Отчаянный» вошел в Торский залив, и проделала весь путь через Тотнес в почтовой карете — долгий и утомительный путь.

Мария вновь замахала платочком в трогательной надежде, что он на нее смотрит. Той частью сознания, которая никогда не переставала следить за происходящим на корабле, Хорнблауэр уловил свист дудок — боцманматы весь день высвистывали то одну, то другую команду.

— Шлюпку к спуску изготовить!

Никогда прежде Хорнблауэр в такой степени не чувствовал себя рабом королевской службы. Он должен отправляться на обед к главнокомандующему и не имеет права нарушить флотскую традицию, обязывающую его к пунктуальности. Вот и Форман, запыхался от бега:

— Мистер Буш передает, сэр. Шлюпка готова.

Что делать? Попросить Буша, чтобы тот написал Марии записку и отправил с береговой лодкой? Нет. Лучше он рискнет опоздать. Сейчас в особенности Мария не вынесет записки, написанной чужой рукой. Хорнблауэр поспешно черкнул своим левосторонним пером.

Так рад был тебя увидеть, но нет ни минуты свободной, напишу позже.

Твой любящий муж

Г.

Он подписывал свои письма к Марии инициалом — имя свое он не любил и не мог заставить себя подписаться «Горри». К черту все! Рядом лежало начатое письмо, которое он за весь день так и не удосужился закончить. Хорнблауэр отбросил его и попытался заклеить записку облаткой. Семь месяцев в море уничтожили последние следы клея, и облатка не приставала. Доути высился над ним с плащом, шпагой и шляпой. Доути не хуже Хорнблауэра знал, как важна точность. Хорнблауэр протянул незапечатанную записку Бушу:

— Заклейте, пожалуйста, мистер Буш. И пошлите с береговой лодкой миссис Хорнблауэр на мол. Да, она на моле. Береговой лодкой, мистер Буш. Ни один из матросов не должен ступить на берег.

Через борт и в шлюпку. Хорнблауэр легко мог вообразить, как зашумела толпа на моле. Сейчас более осведомленные зеваки поведают Марии, что происходит.

«Капитан спустился в шлюпку». Она замрет от радости и волнения. Шлюпка отвалила. Ветер и течение требовали, чтобы нос ее указывал прямо на мол, — сейчас Мария переживает наивысшую надежду. Потом матросы выбрали фалы, на мачте поднялся рейковый парус с гиком, шлюпка развернулась, и вот она уже несется к флагману, прочь от Марии, без единого слова, без единого знака. Хорнблауэр почувствовал, как в груди его закипают жалость и раскаяние.

Хьюитт ответил на окрик с флагмана, аккуратно привел шлюпку к ветру, быстро спустил парус, и шлюпка по инерции подошла к грот-русленю, чтоб баковый смог за него зацепиться. Хорнблауэр выбрал момент и перелез. Как только его голова поравнялась с главной палубой, приветственно засвистели дудки. И сквозь их свист Хорнблауэр услышал три двойных удара корабельного колокола. Шесть склянок послеполуденной вахты; три часа, время, указанное в приглашении.

Большая кормовая каюта «Ирландии» была обставлена не с таким размахом, как у Пелью на «Тоннане», в духе скорее спартанском, однако с достаточным комфортом. К удивлению Хорнблауэра, других гостей не было — в каюте, кроме Корнваллиса, находились только Коллинз, мрачный и язвительный капитан флота, и флаг-адъютант, чью фамилию Хорнблауэр не расслышал, запомнив только, что она была двойная.

Хорнблауэр почувствовал на себе испытующий взгляд Корнваллиса. При других обстоятельствах его бы это смутило. Но он, с одной стороны, все еще был слишком занят мыслями о Марии, с другой — семь месяцев, проведенные в море, из них семь недель непрерывных штормов, вполне оправдывали и его потертый сюртук, и матросские штаны. Он встретил взгляд Корнваллиса, не робея. Мало того, доброму, хотя и без улыбки, лицу Корнваллиса совершенно неожиданное выражение придавал съехавший набок парик. Адмирал хранил странную верность конскому парику с короткой косичкой, какими в то время щеголяли уже только кучера в богатых домах, а залихватски сдвинутый набок нелепый убор и вовсе уничтожал всякое внешнее достоинство.

Ладно, бог с ним с париком, но в воздухе висело какое-то напряжение, хотя Корнваллис был, по обыкновению, гостеприимен. Атмосфера была такова, что Хорнблауэр почти не замечал стоящей на столе еды. Говорили как-то осторожно и натянуто. Обсудили погоду. «Ирландия» находилась в Торском заливе уже несколько дней — она едва успела укрыться от последнего урагана.

— Сколько у вас было припасов, когда вы вошли в залив, капитан? — спросил Коллинз.

Все это звучало как-то наигранно, и тон у Коллинза тоже был странный. Особенно это подчеркивалось формальным «капитан» в обращении к скромному капитан-лейтенанту. Тут Хорнблауэр понял. Это заранее подготовленный диалог, такого же свойства, что его недавний разговор с Бушем касательно женщин. Он раскусил тон, но по-прежнему не мог разгадать его причины. Впрочем, у него был ответ, настолько простой, что он и ответил просто:

— Достаточно, сэр. Говядины и свинины еще по крайней мере на месяц.

Последовала чуть-чуть затянувшаяся пауза, словно остальные переваривали полученную информацию, потом Корнваллис спросил:

— Вода?

— Это другое дело, сэр. Я ни разу не смог заполнить все свои бочки из водоналивных судов. У нас оставалось совсем мало. Потому мы и вернулись.

— Сколько?

— Два дня на половинном рационе, сэр. Мы были на половинном рационе неделю и четыре недели до этого на двух третях.

— Ого, — сказал Коллинз, и в то же мгновение атмосфера переменилась.

— Вы совсем не подстраховались на случай непредвиденных обстоятельств, Хорнблауэр, — сказал Корнваллис.

Теперь он улыбался, и Хорнблауэр в своей невинности понял, что же, собственно, происходило. Его подозревали в неоправданно раннем возвращении, подозревали, что он из тех капитанов, кто устал бороться со штормами. Этих капитанов Корнваллис намеревался выкорчевать из Ла-Маншского флота, и Хорнблауэр рассматривался как кандидат на выкорчевывание.

— Вы должны были вернуться как минимум на четыре дня раньше, — сказал Корнваллис.

— Ну, сэр… — Хорнблауэр мог бы сослаться на приказ Чамберса, но не видел для этого причин и решил его не упоминать. — В конце концов все обошлось благополучно.

— Вы, конечно, пришлете свои журналы, сэр? — спросил флаг-адъютант.

— Конечно, — ответил Хорнблауэр.

Вахтенные журналы документально подтвердят его слова, но вопрос был бестактный, почти оскорбительный, ставящий под сомнение правдивость Хорнблауэра. Неловкость флаг-адъютанта явно разозлила Корнваллиса.

— Капитан Хорнблауэр сможет это сделать в удобное для него время, — сказал он. — Ну, стаканчик вина, сэр?

Удивительно, как