– Без любви не может быть радости, – опять не поняла Лота. Она расстроилась. Раз не могла она отвлечь его от явной печали, то что-то с нею не так. Его разговоры были для неё свидетельством того, что она утратила свою привлекательность. Как же тогда не остывающие мечты о Капе? А они были её главной тайной. Надеждой на возможную встречу и повторение всего утраченного. Лота даже не понимала, что такое вот её отношение к Капе, мечты о нём, полное прощение его и есть любовь. О которой и говорил Радослав. Путаница была в словах, а не в её голове. Не равноценные друг другу явления люди называли одним и тем же словом.

Он достал тот самый перстень и протянул его Лоте. – Утром вернёшь его мне. Тебе нельзя носить его на своей руке, в противном случае Кристалл тебя разрушит. А так, ты получишь незабываемые ощущения. Да и я… – больше он ничего не сказал. Лота схватила незабытую драгоценность, прижала к себе, а потом поднесла к своим глазам, как будто силилась нечто увидеть внутри Кристалла. Розовое сияние от большого камня упало на лицо Лоты. Оно на глазах Радослава стало нежно розоветь. Лота восхищённо открыла свои маленькие и румяные губы, так что её рот стал буквой «о», что выглядело смешно и по-детски. Она для чего-то полизала перстень языком, после чего и надела его на указательный палец, поскольку её пальцы были тоньше, чем у Ландыш. Извилистым движением она сбросила вниз свою шёлковую хламиду, в которую и нарядилась умышленно, чтобы не обременять себя трудно снимаемой одеждой. Соски её груди были выпуклыми и сильно пигментированными, поскольку Лота была кормящей матерью. Он вдруг подумал, что брезгует к ним прикасаться. Мысль о возможности уловить вкус женского молока была неприятной. Лота словно бы уловила его настроение. Она взяла узкий, прозрачный шарфик и обвязала им свою грудь, завязав впереди узлом в форме банта, плавно спустила руки ниже, погладила свой живот, показывая ему, что в остальном её фигура не претерпела никаких негативных изменений и даже стала стройнее от регулярной физической нагрузки на свежем воздухе в садах Кука. Она источала из себя такое вожделение, поскольку очень долго вела тотально одинокий образ жизни в женском смысле, что казалось, оно зримо окутывает её как туманная взвесь. И сама Лота казалась похожей на Ландыш, когда та вышла из-под струйной занавеси небольшого водопада на глазах восхищённого Фиолета. И на глазах собственного мужа, которого она не увидела из-за расстояния. Да и не знала о том, что он её наблюдает. Такое вот поведение жены, смахивающее на стриптиз, вдруг с большим опозданием вызвало в нём негодование. Да ещё этот маг, с которым она купалась. Она заслужила то, чтобы быть отвергнутой. А Лота на то и Лота, чтобы не испытывать к ней глубоких чувств, не носить в себе саднящих переживаний, вызванных ею. Она давала только физиологически необходимое снятие напряжения. Он был её работой, всегда тончайшей и искусной. Только и всего. За что он и платил ей. С таким же тщанием она вышивала и шелка, с каким её пальцы, едва-едва касаясь, бегали по его коже, точно также что-то на ней вышивая, но без иглы, разумеется. Мягкое тёплое облако окутало его собственное сознание…

Если, думала Лота, мечтающая о чуде, Капа узнает, что она тут живёт, он к ней вернётся. Тогда он не будет брать денег с Радослава за аренду. Тогда Лота ничем не будет обязана Радославу. Тогда все будут счастливы. Радославу не надо будет настолько тратиться, Капе не надо будет тосковать в одиночестве. Он узнает, что у него есть дочь. А Лота знала, что Капа один и что он тоскует, поскольку она тоже тоскует о нём. А жена Радослава, на которую он был за что-то обижен, будет прощена своим мужем. И чтобы это счастье воплотилось в реальность, надо было только одно. Чтобы Капа узнал, кто живёт в его бывшем жилье. Этим занималась Азалия. Она обещала Лоте сделать всё возможное, чтобы маг Храма Ночной Звезды узнал о возвращении Лоты.

Щедрая на горести Сирень

Как-то раз Лота возвращалась из салона, куда относила готовый заказ и при повороте на одну из улиц она столкнулась с тем, при появлении которого даже во сне у неё, как она думала, остановилось бы сердце. Но сердце не остановилось и наяву, хотя ледяной ужас пронзил женщину. Мутный взгляд прохожего, как будто он не окончательно проснулся, клочковатая нечёсаная толком борода, явно неопрятная одежда. Он сделал вид, что не узнал Лоту, глядя как бы сквозь неё и досматривая на ходу свои собственные мрачные сны. Пройдя мимо, он, вроде бы, и растворился среди прочих людей, но испуганная женщина, охваченная манией преследования, вбежала в одну из столовых, чтобы прийти в себя. Она села за столик для одиночки, заказала себе сок и какую-то пустяковую булочку, ни к чему не притрагиваясь, но только чтобы войти в привычную реальность, поплывшую из-под её ног. Глядя в окно и успокаиваясь, она снова ощутила прикосновение ледяного холода, но уже к своей спине. Тот тип сидел сзади, неподалёку. Столовая была тою, куда ходили люди попроще, не исключая бродяг. Он что-то жевал и, вроде бы, не видел Лоту. Но она чувствовала, что он её видит и узнаёт. И вошёл сюда не случайно и не потому, что был голоден. Она никак не могла вспомнить его имени.

Лота, как подхваченная ветром соринка, вмиг оказалась вне стен столовой и помчалась в сторону своего дома. Вбежав на свой этаж, она приказала Азалии никому не открывать двери, кто бы это ни был. У Радослава были свои ключи, к тому же Радослав не из тех гостей, кто приходит каждый день. Да и гость ли он? Скорее тот, кому тут всё и принадлежит, только особой нужды у него в таком вот добре нет.

Едва успокоившись и убедившись, что тут для неё угрозы нет никакой, да и в многолюдной толпе этот человек никогда не посмеет подойти к ней, чтобы её добить, раз не сумел в уединённом месте. Да и зачем ему это надо? Какую угрозу она могла для него представлять? Какую лютую ненависть надо испытывать к человеку, чтобы вонзить в него нож? Тем более к такому, кого и не знаешь, не знал никогда. Не ради же розового алмаза – подарка Капы он на неё