изменившейся картины боя в целом. Зазвеневший над ставкой голос Ислуина заставил всех посмотреть обратно на чародеев.

– Силой, что покорна воле. Стихиями, едиными для каждого, кто сумел прикоснуться, – магистр сорвал с головы шлем, волосы мгновенно отросли до пояса, их принялся трепать невидимый ветер: до остальных вокруг не донеслось ни дуновения. – Я, коснувшись Жизни, Воды, Огня и Земли – Ветром, что живёт в моей душе, зову даром, который обещан любому, кто сумеет им овладеть…

Очнувшийся Манус произнёс – негромко, так что услышали лишь стоявшие очень близко:

– Расплетающий стихии… Он всё-таки рискнул… – вдруг архимаг увидел что-то невидимое остальным, попытался подняться и как ему показалось крикнул: – Что ты творишь, идиот! Ты же сейчас не вынесешь третьего посвящения. Ты же сгоришь! – с губ сорвался едва слышный хрип, который заглушил рёв закрутившегося вокруг Ислуина смерча.

Все замерли, ощущая, что творится нечто странное, за пределами естественного и возможного. В руках волшебника заплясала искрами радуга, и напряжённым голосом магистр приказал:

– Начинайте атаку конницы сразу после моего удара.

Харелт торопливо кинулся к своим гвардейцам, следом к батырам личной охраны поспешил Великий хан. Радуга всё росла, достигла сначала одного человеческого роста, потом двух. И вдруг выгнулась огромной дугой – одним концом в руках Ислуина, а другим в самой гуще битвы, на границе серебряно-красных и чёрных щитов. Широкой переливающейся дорогой побежала по земле к ставке командующего орков. То, что попало в сполохи цветного огня, менялось на глазах: живые существа оставались прежними, зато над всем прочим за один миг будто проходили века. Кожаная сбруя расползалась в гниль, мечи и доспехи ржавели и рассыпались бурой пылью. Редуты укреплений орков расплывались в еле заметные от времени холмики, усыпанные деревянной трухой. Шаманов и ставку орков поглотил буйством пожар разноцветного пламени, земля вокруг радужного костра почему-то не чернела, а покрывалась растущей на глазах коркой льда.

Колдовство ещё только начало гаснуть, оставляя после себя пятна и разноцветные лужи, как в расстроенные ряды врага ударили закованные в панцири катафрактрии под личными стягами императора и Великого хана.

– Кар-ра! Карра-таш!

Следом в прорыв с дикими завываниями устремилась полноводная река степной конницы и лёгкой кавалерии эльфов. Орки проиграли.

***

Харелт вернулся в ставку на закате. Основная часть битва закончилась, поле на несколько километров вокруг устилали трупы врагов. Осталось преследовать и добивать немногих уцелевших. Конечно, вестовые уже сообщили, но молодой император хотел лично поздравить генерала Доннаху и магистра Ислуина с победой.

Где-то вдали ещё звенела сталь, и умирали солдаты. Здесь Харелта встретила пустота и грустная тишина… Харелт спешился и побежал вперёд, люди перед ним расступились. Молодой император замер, почувствовав, как у него всё обрывается внутри. Там, где Ислуин принял свой последний бой, стояла его статуя. Словно живой, магистр поднял руки, готовясь обрушить на врага мощь стихий. Ветер по-прежнему трепал его волосы… Навечно. Ислуин обратился в камень. Статуя повторяла фактуру кожи, одежду, сохранила цвет – но застыла в мёртвой холодной неподвижности гранита.

Эпилог

Почётный караул из легионеров, ханжаров, эльфов и гномов сменялся вокруг места гибели магистра Ислуина всю ночь. За час перед рассветом округа рядом с окаменевшим телом опустела – пусть тот, кто поклоняется отцам степи, в одиночестве попрощается с миром живых. Затем душа отправится на суд Сарнэ-Турома и в мир мёртвых. Именно тогда к статуе подошли ещё трое.

Ислуин погладил остывший за ночь камень и с весельем в голосе прокомментировал:

– Хорош, а? Прямо как настоящий. Глядишь, через пару лет ещё и паломничество устроят, молиться будут. Храм построят, – и поправил заплечный мешок с вещами.

– Вы всё-таки уходите? – грустно спросил Энгюс. – Почему?

– Да, почему? – присоединился Манус. – Мы победили, и ведь исключительно благодаря вам – с небольшими потерями.

С лица Ислуина разом пропало веселье. Он скинул на землю мешок, опёрся спиной на статую и негромко ответил:

– Для начала – хвала Сарнэ-Турому, что я вообще жив. Вы, Манус, достали моё тело из пространственного кармана буквально в последний момент, ещё немного – и даже Энгюс не смог бы отыскать мою душу. Я ведь помню, как искал выход среди иллюзий границы миров, ощущал, как мгновения утекают сквозь пальцы песком и… Нет. Радуюсь, что здесь, – он снова щёлкнул по камню, – стоит лишь избыток силы, а не я сам и не моё смешавшееся с камнем тело. Третья ступень посвящения наступила слишком рано. На следующие лет сто я буду… Как там по вашей классификации? Хорошо если дотяну до пятого ранга, а про магию и что я был чародеем, мне лучше вспоминать как можно реже.

Глава магической гильдии помотал головой, затем пнул камешек:

– Только из-за этого? Но ведь остались ваши знания, вы талантливый преподаватель. И без силы…

– На руках будете носить? – ответ прозвучал резко и сухо. – Вот этого я и боюсь. Ещё святым при жизни сделаете. Кстати, Энгюс, вы предупредите кироса Аластера, ладно? Как-нибудь оформите. Посмертная воля там… Чтобы меня не канонизировали ненароком. При жизни-то – плохая примета. – Энгюс кивнул: он передаст. Магистр тем временем продолжил: – Уже после освобождения Тингветлира сами знаете, что в Подгорной стране творилось. А что будет теперь, подумать страшно. Нет уж, побуду для всех почётным покойником. Для здоровья полезнее.

– А ваша дочь? А Айлин? – Энгюс сделал последнюю попытку урезонить магистра.

На лицо Ислуина набежала тень.

– Я буду приглядывать. И на внуков обязательно зайду посмотреть. В остальном…

– Вы их бросите, – последний раз попробовал остановить его Энгюс. – Мы все тут взрослые люди, да и перед собой лгать не стоит. Вы испугались и убегаете, бросив дочь и сестру. Приглядывать? А что им с этого, если для них отец и брат мёртв?

– Увы, тот случай, когда я слово в слово согласен с отцом Энгюсом, – поспешил добавить Манус. – Вы не думаете…

– Как раз я-то – думаю, – резко и с неприязнью оборвал его Ислуин. – Ладно, Энгюс, ему положено меня уговаривать, бывших Сберегающих не бывает. Но вы-то, Манус, могли бы и сами сообразить. Думаете, у меня сердце не болит, так вот по живому резать и бросать дочь, а внуков видеть издали и не взять на руки? А хотите, я вам расскажу, что начнётся, если я останусь?

Ислуин жестом указал на священника,