кажущимся спокойным взгляд, но на эти пальцы, крепко-накрепко стиснувшие подлокотники кресла, плотно сжатые скулы, и глубокое отчаяние, идущее от гулко бьющегося сердца, никто не смотрит. В этом — вся правда его состояния. А приподнятые уголки губ показывают другим лишь одно — ещё не вытравленную душу. Но будь этот день неделю назад, он бы не был таким: он бы накричал, нагрубил, обиделся, выказал раздражение. Тогда он не протягивал канат между борьбой и болезнью. Его силы были подобны камню, недвижимые, как и он сам, и чёрные, как смерть. А сию минуту и глухой, обратив на него очи, не заметит в нём и капли угнетенности или не желания жить. Цена его силы — любовь. Не станет её, не станет его. Для одних любовь — плотское наслаждение, для других — очередная забава или потеха, а для инвалида — смысл жизни. Цель его — я, я, которая не властна над его любовью. Даже захлебываясь от дыхания сокрушительной бездны любви, я не могу открыть ему истинную природу чувств.

Ден, рот которого трудно чем-то закрыть, по взгляду, не заметив меня сначала, поражен так, что еще долго и упорно в тишине переводит взгляд от меня к увечному, и наоборот, и до меня долетают его мысли о сочувствии. Улыбка сожаления освещает его лицо. Не так давно, на дне рождении, он мне лично восторженно говорил: «Я знаю, ты будешь счастлива! Ты в нашем кругу самая красивая и нежная роза, никогда не оставлявшая ни одного из нас без поддержки! А меня… меня ты столько раз выручала! А заслужил ли я, типичный бездельник, такой помощи, которую ты мне оказывала и по учебе, и в жизни?! Каждый помнит твою доброту, и она обязательно вернется к тебе!» И в такой момент моей жизни Джексон избегает даже краешком глаза смотреть на меня, с преувеличенной деловитостью нетерпеливо поглядывая на часы, на запястье левой руки, а через несколько секунд и вовсе отходит, разговаривая уже с кем-то по телефону. Как легко он прогнал мысли обо мне.

— Даниэль! Не верю своим глазам! Какой ты… — с фамильярностью дивится вслух Джуана, первая заговаривая в заледеневшем окружении.

Улыбка, защитная реакция, появляется, как на моем лице, так и на лице Даниэля. Кто бы знал, что под ней скрывается. Кэтрин, скользнув ко мне, незаметно касается ладонью моей спины и поглаживает легонько, как бы проявляя сожаления. Я и полслова не вымолвлю. Ничего не приходит на ум, что можно сказать сейчас. Мои глаза неподвижно устремляются вниз. А кошки на душе так скребут.

Ошарашенный Итан подскакивает к нему, чтобы пожать ему руку и почти шепчет:

— Что же это такое… Вот какая у тебя болезнь…

— Да… и такое бывает… — Он видит эти сочувствующие взоры, он прочитывает мысли каждого, он знает, что я чувствую, но держится, улыбаясь, ни слова больше не адресуя мне. В нём столько счастья и столько горя. — Давно не общались! Чем поделишься новым? — пытается он завести разговор, но немного волнуясь, что слышится в голосе, ведь десятки глаз не перестают оглядывать его.

— Ого-го-го, кого я вижу! — появляется со счастливым возгласом Питер и, завидев меня, отвлекает внимание присутствующих в другую сторону, уволакивает всех за собой фраза за фразой, используя всегда применяемый им метод — поток шуток. Между девушками все то же молчание. Парни постепенно возобновляют беседу.

— Милана, Милана! — подлетает ко мне Аннет, всполошенная, обеспокоенная, запыхавшаяся от суеты. — Срочно нужна твоя помощь! Помоги с прической моей крестнице!

Боясь оскорбить отказом маму невесты, я, наклонив недвижимую голову в знак согласия, ухожу с тяжелым камнем в груди, сконфуженная ото всех взглядов, но, про себя радуясь, что меня забрали из эпицентра скверного развития событий.

Глава 59

Джексон

Я боялся коснуться её, но неистово желал её, боялся причинить ей боль своим взглядом, но не мог от неё оторвать глаз, когда её взгляд был устремлен в другую сторону. Меня отталкивает и влечет к ней одновременно. Я холоден вопреки собственному сердцу. Я хотел, чтобы она всегда была под моей защитой, я хотел оберегать её ото всех, не допустить, чтобы с ней что-то случилось. Я бросился бы навстречу любому препятствию в угоду её безопасности. Сторонники Брендона навряд ли сюда явятся, но это не значит, что противники её свободы на этом ограничиваются. «Ее губы говорят одно, а взгляды, роковые лучи от сердца пускают другое».

То, что было минутами ранее, я мог прервать, всего лишь уведя её. Маневрировать, спасаясь «бегством», я натренирован, но это выглядело бы безрассудно на глазах у всех, и поэтому призвал на помощь Питера, который в свою очередь подключил Аннет. Я и так отступал ни один раз от данного мною обещания не только больному, но и самому себе — дать ей воли, и я должен ценить её решение о расставании, но, если бы она знала, как тяжело её избегать, а еще тяжелее видеть её муку. Как стесненно у нее в груди, что все узнали о её участи. Робость перед всеми ссутулит её плечи. Воспринимая все чувством, её сердце ноет от безысходности. А впечатлительное естество болезненно переносит критику. Впитывает в себя каждое слово, туман слухов и домыслов, как губка, прожигая глубокие трещины в своей душе. Отличавшаяся мечтательностью, наделенная от природы жизнерадостностью, она совершенно не имеет ничего общего с прежней Миланой. На её прегрустном лице выделяются лишь яркие глаза. «Взгляд любимых глаз изменился». Не доискиваюсь причин её мучений, так как знаю, скорее, знал это до того, как она осталась с ним, что эта роза поблекнет. «Сама виновата! Была бы со мной, такого не было!» — с гневом на неё думаю я про себя. Чувствуется в проявляемой ею жалости к подопечному смирение. Надежда не увидеть его здесь была такой странной. Я заранее не осмыслил, что куда она без него пойдет, она не оставит его одного. Такова сила граничащей с крайностью жалости. Не подумает лишнего раза о себе, а сызнова позаботится о том, кто и так не обделен её вниманием.

Сегодня эта добрейшая в мире душа, словно нежный меланхоличный розоватый рассвет. Каждая девушка точно букет аромата, но она, даже завядшая изнутри, дарит ласковое благоухание. Гармонирующая с пробуждением дня, миниатюрная, хорошенькая, утонченная вливает в сердце умиление и оказывает на меня вторичное ослепительное поражение. «Как ей это удается?» Шелестевшее платье, извиваясь, раскидывается за нею, как лиловый веер павлиньего хвоста. Кожа в дневном освещении принимает