оттенки светлого бархата. Любуясь изгибом между талией и женственными бедрами, во мне вскипает кровь. Хрупкая с прекрасными руками, созданными для ласк, изъявляющая женственность и девичью скромность, она наполняет свои движения хрупким обаянием, изяществом и чарами окутывает мужчин, покоренных её грацией. Поклонники еще не осадили её, но это вопрос времени. Перед столь лакомой конфеткой не каждый устоит. «Её чары могут составить угрозу твоей клятве. Это губительное очарование, сочетавшее в себе магическую силу и непорочность, действует сильнее, чем кокетливые острые взгляды всех взятых на свадьбе дам. Не продержишься ты…» — усмехается надо мной подсознание, посылая мне вызов. «Я смогу, смогу, смогу!» — повторяю внутренне я, издерганный до предела.

«На ее ручонке — символ этого дня. Не ожидал… Я тоже повязал, но, чтобы эта прутинка не была предельно заметной, поверх нее надел наручные часы».

Под копной завитых волос, окруженных солнечными лучами, — неповторимая красота, таящаяся в женском теле. «Погиб я, всего лишь взглянув на неё. И ангелов она соблазнила своей красотой». Округлости весьма четко прорисовываются под обтянутым верхом её платья, тончайшая талия принуждают остро реагировать орудие любви мужчины. Затмение звезды! Она затмила всех звезд! Роковая красота! Околдованный одним её видом, я усердствую, чтобы ничем не выдавать своей любви, но то ли от появившегося возбуждения от выпитого, то ли оттого, что я пленен до конца, ощущаю, какой неистовой страстью одержим, что не могу вытащить себя из власти навязчивой мысли о том, как бы хотелось мне возвратиться в прошлое, в те безумные сладкие ночи. Схватить бы её с рвением в объятия, впиться бы яростным поцелуем и наслаждаться бы ею как редким в мире лакомством, связав себя с нею близостью телесной и душевной. Возвратить бы нам те безумные сладкие ночи под иными звездами. Она и не представляет, какой пожар может разжечь во мне. Потрясенный тем, как она бросилась к нам с Питером, я, мгновенно отлучившись, все же был охвачен пьянящим ароматом женщины. Кровь разом отхлынула у меня от сердца. Но что это было? Что подвигло её? Она желала поприветствовать меня или Питера? Эта девушка ясно дала мне понять, чтобы я сторонился её до какой-то поры. Вне всякого сомнения, она разлюбила меня; я наскучил её своими ограничениями, своей надоедливой любовью. Но ведь, не отрываясь, она настойчиво задерживает взгляды на мне. Из-за чего? Воспламенит ли ревность это женское сердце, придет ли она ко мне, забыв напрочь о другом мужчине, как бы он себя не чувствовал? Однако заигрываться мне нельзя. Встряхиваю головой, чтобы отогнать непрошеное видение, и заставляю исчезнуть это чувство. Поклявшись себе, что я и глазом не посмотрю на неё, чтобы избежать разоблачения, мне нужно забыть о своем плененном сердце. Не только ради себя, но и ради неё. На карту поставлена ее жизнь. Если она так любит его, если она счастлива в том, что помогает ему и живет с ним, то я, подавленный неизбежностью и неимоверно возмущенный, приложу силы, чтобы продержаться до конца дня под пыткой бесплодных желаний.

Солнце жжет нещадно. Знойный раскаленный ветер стесняет дыхание.

Я сглаживаю с лица все мысли о ней, которые всякий прочтет и, стараясь держаться как можно непринужденнее, обжигаю повторно свое горло жгучим напитком, выпивая за старую любовь, туша её глотком — чтобы опустошить свой мозг, чтобы перестать мыслить и не будить в себе никаких чувств. Проявляя сдержанность суждений в окружении друзей, я заключаю, что пора завершать этот пустой треп и пошлый юмор двух шутников.

— Бросьте дурачиться! Достаточно тривиально это. Расскажите о своих увлечениях, интересах, — предлагаю я, не желая забавляться пустой болтовней. Повзрослел? Постарел? Изменился? Поменял свой комплекс убеждений? Не пойму. Но стал иначе относиться ко всякому разговору, считая, что обмениваться словами надо со смыслом, обсуждать вещи, имеющие значение, а не те, что лежат на поверхности и являются очевидными.

— Что-что, о чем он? Старик, не узнаю тебя! — Я смеюсь молчаливым смехом. — Совсем от рук отбился! — то и дело хохочет Ден, высказывая ту или иную шутку, над которой после все смеются. Для них — норма, для меня — дикость, хотя в былые времена я и сам составлял компанию озорных, но, видимо, я и впрямь изменил отношение к миру, чему я рад.

Все-таки школьные друзья остаются для нас друзьями в прошлом, с момента, как только наши с ними пути расходятся. Каждый становится частью другого коллектива, другой социальной группы и чего-то общего, что могло бы объединить нас, почти нет. Остаются только воспоминания, на которых дружба не протянется протяженное время.

Увидев Николаса с семьёй, такого счастливого, веселого, идущего вдоль и держа за обе руки своих малышек, я с приятным чувством подзываю его знаком, подняв руку, и он, узнав меня, поворачивает к нам. И снова ему можно позавидовать от души: он не одинок.

— Это мой близкий друг по работе, — знакомлю его с друзьями, не демонстрируя каких-либо эмоций.

Последовавшие за краткими рукопожатиями слова, которыми коллега одаряет всех в кругу, обращаются к Питеру:

— Ты сделал правильный выбор! Ты поймёшь об этом не сразу, но, даю слово, ты будешь счастлив вдвойне!

— Спасибо, Николас! — Он еще раз пожимает ему руку. — Благодарю, что принял приглашение!

Девочки в пышных коротких платьицах, спрятавшись за отца, с опаской выглядывают на Питера.

— Ну, мои красавицы, покажитесь! — Скромные малютки вылезают и смеются, и опять прячутся.

Питер улыбается и с карманов брюк достаёт две конфеты и подает детям. Те прыгают от счастья, уже посчитав моего брата своим другом. В детстве всё проще. Нет ничего сложного. Поиграли в песочнице и уже другой стал для тебя другом. Поели вместе сладостей, уже другой стал лучшим другом. Обнял девочку, так уже её парень. Запустил игрушечную ракету в воздух, взлетел прыжком за ней, уже космонавт. Во взрослой жизни такой простоты нет. И в дружбе, и в любви, и в профессии нужно прилагать старания, чтобы они не только существовали, но и развивались.

Тонкая душевная организация Питера выдаёт его любовь к детям. Он к ним относится с такой теплотой и это чувство, он делился им со мной не так давно, возникло впервые, когда ему поручили как-то посидеть с шестилетней крестницей Аннет — Изабель. Послушав его, я и сам захотел семьи, тогда, помню, признался в этом Милане. Когда я вижу, как брат идёт на контакт с ребёнком, как он пытается приласкать его, то в нём виднеется дефицит любви. Одинаковая проблема имеет одинаковые последствия. Питер был обделён любовью в