пленными наши потери были столь велики, что верховное командование опять оказывалось вынужденным расформировать несколько дивизий, чтобы получить укомплектование. Наши резервы таяли, а потери противника, наоборот, были необыкновенно скромны. Вследствие этого соотношение сил значительно для нас ухудшилось. И оно должно было продолжать изменяться к нашей невыгоде по мере того, как на фронт поступало все большее количество американских войск. Мы больше не могли надеяться наступлением значительно улучшить наше положение. Таким образом, нам оставалось лишь держаться. Мы теперь, безусловно, должны были ожидать возобновления неприятельского наступления. Успех слишком легко дался противнику. Неприятельские радиотелеграммы были полны ликования и справедливо утверждали, что в германской армии уже нет больше старого духа. К тому же противник захватил много чрезвычайно ценных для него документальных материалов. Антанта получила ясное представление о наших затруднениях в вопросе об укомплектовании, что давало ей лишнее основание неустанно развивать натиск.

Офицер генерального штаба, которого я командировал на поле сражения, описал мне состояние тех дивизий, на которые 8 августа удар обрушился в первую очередь, в таком виде, что я был поражен. Я вызвал начальников дивизий и строевых офицеров в Авен, чтобы обсудить с ними детали событий. Я услышал от них о блестящих подвигах храбрости, но также и о действиях, которые, должен откровенно сказать, не считал возможными в германской армии: наши солдаты сдавались отдельным неприятельским всадникам, сомкнутые части складывали оружие перед танком. Одной свежей дивизии, которая храбро шла в атаку, отступающие войска кричали: «штрейкбрехеры» и «им еще мало войны»[66]. Эти слова повторялись еще и впоследствии. Во многих частях офицеры уже не имели никакого влияния и плыли по течению. В октябре, на заседании кабинета принца Макса, статс-секретарь Шейдеман обратил мое внимание на реляцию одной из дивизий о событиях 8 августа, представлявшей столь же мрачную картину. Я этой реляции не знал, но мог подтвердить ее содержание своими данными. Один батальонный командир, прибывший на фронт с пополнением незадолго до 8 августа, объяснял эти явления недисциплинированностью солдат и духом, с которым наши солдаты прибывали с родины. То, чего я опасался и о чем беспрестанно предостерегал, на этом участке превратилось в действительность. Наш боевой механизм утратил свою полноценность, и наша боеспособность пострадала, хотя значительное большинство наших дивизий продолжали геройски драться. 8 августа подчеркнуло умаление нашей боеспособности; при создавшемся положении вопроса об укомплектовании у меня не было надежды найти стратегическую комбинацию, которая позволила бы нам вновь закрепиться в выгодном положении. Наоборот, я пришел к убеждению, что у верховного командования не осталось под ногами твердой почвы, на которой до сих пор, поскольку это возможно на войне, я базировал свои мероприятия. С этого момента, как я тогда выразился, война приобрела характер бесшабашной азартной игры, что я всегда считал гибельным; я слишком высоко ценил судьбу германского народа, чтобы ставить ее на карту. Надо было кончать войну.

8 августа открыло глаза обоим командованиям, как германскому, так и неприятельскому, как мне, так и генералу Фошу, который это сам подтвердил в «Daily Mail». С этого дня началось великое наступление Антанты, финал мировой войны, причем противник развивал все больше энергии, по мере того как наш развал становился для него очевиднее.

Я считал возможным, что события, последовавшие за 15 июля, могли поколебать доверие ко мне его величества и генерал-фельдмаршала. Кроме того, новое лицо, может быть, могло более беспристрастно оценить обстановку. Ввиду этого, как я уже упоминал, я самым серьезным образом заявил фельдмаршалу, что если у него нет ко мне полного доверия или если он считает это желательным, то он может заместить мою должность новым лицом. Он отказался. В том же духе я говорил о замещении моей должности с начальником военного кабинета в случае, если по отношению ко мне имеются какие-либо сомнения. Но император оказывал мне в эти дни совершенно исключительное доверие. Я был глубоко тронут, но меня все-таки беспокоило, правильно ли улавливает его величество общее положение. Впоследствии я успокоился: император сообщил мне, что после неудачи наступления в июле и после 8 августа он пришел к сознанию, что Германия уже не может выиграть войну.

8 августа вечером сообщение ставки кратко гласило о том, что противник на широком протяжении прорвал наш фронт южнее Соммы. На следующее утро меня немедленно вызвал генерал фон Крамон из Бадена. Он сообщил мне, что мое сообщение вызвало большое беспокойство в Вене. Я не мог оставить его в сомнении относительно того, насколько серьезно я расценивал создавшееся положение. Несмотря на это, он просил меня обдумать, насколько вредно подействует резкое признание нашей неудачи на союзников, которые свое спасение видели только в Германии. То же повторилось 2 сентября.

Неудача на Западном фронте произвела сильное впечатление на союзников. Император Карл выразил намерение прибыть в середине августа в Спа.

От Болгарии нельзя было ожидать ничего хорошего. Под впечатлением положения, создавшегося на Западном фронте, а также вследствие Бухарестского мира и по причинам личного характера, на смену кабинета Радославова там образовался кабинет Малинова. Последний не являлся сторонником союза с нами, выбранные же им министры были нашими открытыми врагами и друзьями Антанты. После оккупации Болгарии Антантой Малинов был удален, но назначенные им министры остались у власти. Имперский канцлер должен был предвидеть политику министерства Малинова и воздействовать на царя, чтобы оно не было сформировано в таком составе. Поведение отдельных болгар в Швейцарии вызывало большие сомнения. Но мы все это допускали. Нельзя было заблуждаться в том, что Болгария стремится к заключению мира. Характерным было также то, что болгарский военный уполномоченный генерал Ганчев стал лишь очень редко показываться в нашей ставке.

Как только я вполне уяснил себе обстоятельства, созданные 8 августа, я решил как можно скорее приступить к совещанию с имперским канцлером и статс-секретарем министерства иностранных дел. Оно состоялось 14 августа в Спа.

13-го в помещении генерал-фельдмаршала, в гостинице «Британик», совещались имперский канцлер, генерал-фельдмаршал, статс-секретарь фон Гинтце и я. Я очертил военную обстановку, состояние армии, положение наших союзников и объяснил, что мы не в состоянии наступлением склонить противника к миру. Склонить же противника к миру исключительно оборонительными действиями, несмотря на подводную войну, едва ли явится возможным; ввиду этого нам надлежало добиваться окончания войны дипломатическим путем. В настоящую минуту Западный фронт держится, но при неуверенности, явившейся у военного руководства вследствие неустойки отдельных частей, по обстоятельствам может потребоваться дальнейший отход фронта. Но я все-таки еще твердо надеялся, что армия удержится во Франции. События на Западном фронте должны были произвести самое неблагоприятное впечатление