бедной Евгении. Иногда ей приходило в голову ехать вместе с Шарлем. Тот, кто испытал пламя самой неотвязной страсти, тот, чье течение ежедневно сокращается возрастом, временем, смертельной болезнью, тот поймет мучения Евгении. Часто, рыдая, бегала она по дорожкам маленького сада, но он был для нее тесен; дом их был для нее тоже мал; сердце ее рвалось на свободу, далеко, на беспредельные равнины моря, вслед за своим Шарлем.

Наконец настал и последний день перед отъездом. Утром, в отсутствие Гранде и Нанеты, драгоценный ларец, заключавший два портрета, был торжественно перенесен в единственный запиравшийся на ключ ящик комода Евгении, в котором лежал теперь пустой кошелек ее. Нужно ли упоминать, что залог Шарля был омочен слезами и осыпан поцелуями? Когда Евгения спрятала ключ к себе на грудь, она не могла воспрепятствовать Шарлю поцеловать место его теперешнего хранилища.

— Здесь ему место, друг мой, — сказала она.

— Вместе с моим сердцем, — отвечал Шарль.

— Ах, братец, братец! — тоном упрека прошептала Евгения.

— Разве мы уже не соединены, моя возлюбленная? Ты дала мне свое слово, возьми же и мое.

— Навсегда с тобой!

Два раза с обеих сторон были произнесены эти торжественные слова, и ни один обет не мог быть ни чище, ни святее этого. Целомудренная прелесть Евгении освятила и любовь Шарля.

Грустен был утренний завтрак перед отъездом; даже сама Нанета, добрая, верная Нанета, не могла удержаться от слез, несмотря на утешение, то есть на золотой халат и крестик à la Jeanette, подаренные Шарлем.

— Бедняжечка молодой барин! Шутка ли — ехать за море! Помоги господи! — говорила старуха.

В половине двенадцатого все пошли провожать Шарля до нантского дилижанса. Нанета спустила собаку, заперла ворота и отправилась вместе со всеми, неся чемоданы Шарля. Все купцы Старой улицы выбежали смотреть на процессию, к которой присоединился на площади и нотариус Крюшо.

— Смотри не заплачь, Евгения, — шепнула ей мать.

— Ну, племянник, — сказал Гранде, обняв Шарля перед входом в контору дилижансов, — уезжаешь бедняком, воротись богачом; честь отца твоего будет сохранена, и когда ты воротишься…

— Ах, дядюшка, вы облегчаете мою грусть: вот драгоценный подарок для бедного сироты, за который он ничем не в состоянии заплатить вам!

Не поняв слов старика, прерванного в самом интересном месте, Шарль излил словами всю свою благодарность и оросил слезами руки старого скряги. Евгения судорожно сжимала руки отца и двоюродного брата.

Один нотариус улыбался, удивляясь хитрому притворству старика: он один постиг и разгадал его.

Долго еще оставались все четверо возле кареты; наконец она тронулась; вот уже она на мосту, вот уже почти совсем исчезла из виду, и, когда гул от колес замер в отдалении, старик Гранде прошептал:

— Счастливый путь!

К счастью, один Крюшо слышал это восклицание. Евгения с матерью пошли далее на набережную, откуда еще виднелся удаляющийся дилижанс, и махали платками. Шарль отвечал тем же.

— Матушка, я хотела бы на мгновение обладать всемогуществом Творца, — произнесла Евгения, когда дилижанс скрылся из глаз.

Теперь, чтобы не прерывать нити нашего рассказа, необходимо бросить взгляд на распоряжения Гранде в Париже через уполномоченного своего, де Грассена.

Через месяц после отъезда банкира Гранде обладал государственной облигацией в сто тысяч ливров ренты, приобретенной по восемьдесят франков за сотню. Сведения, почерпнутые впоследствии из посмертной описи его имущества, не могли пролить ни малейшего света на способы, какие были внушены старику его подозрительностью, чтоб обменять номинальную стоимость облигации на ее действительный эквивалент. На этот счет нотариус Крюшо полагал, что Нанета, сама не ведая того, была послушным орудием по перемещению ценностей. Около этого времени служанка уезжала на пять дней под предлогом привести кое-что в порядок во Фруафонде, словно чудак способен был оставить что-нибудь неприбранным.

Что касается дел Гильома Гранде, то было все так, как угадал и рассчитал его почтеннейший братец.

Во французском банке, как всем известно, можно всегда получить самые вернейшие сведения о состоянии богатейших капиталистов как Парижа, так и всех департаментов. Имена де Грассена и Феликса Гранде были известны и пользовались тем уважением, которое оказывается в торговых сношениях преимущественно тем, чьи капиталы обеспечены землями и владениями, нигде не заложенными. Приезд сомюрского банкира, взявшего на себя все хлопоты по делам Гранде парижского, приостановил все требования и протесты, постыдные для памяти покойного.

В присутствии кредиторов сняли печати, и нотариус начал составлять реестр всему оставшемуся, движимому и недвижимому. Скоро в собрании всех капиталистов единогласно положено было выбрать в главные распорядители дела на все время сомюрского банкира, придав ему в товарищи Франца Келлера, главного кредитора Гранде, одного из богатейших парижских капиталистов. Им дали право и полномочие устроить дела упадшего дома, спасти честь его и вместе с тем спасти самих кредиторов.

Немало способствовали делу всем известный кредит Грандесомюрского и надежда, поданная всем кредиторам через де Грассена; таким образом, никто не противился новому, неожиданному обороту дела. Никто не захотел предъявить свои требования на основе баланса приходов и потерь, и всякий говорил: «Нам заплатит господин Гранде сомюрский».

Прошло шесть месяцев. Кредиторы скупили все векселя на дом покойного Гильома Гранде, ими же прежде выпущенные, и с надеждой набили свои карманы бумагой в ожидании кое-чего повещественнее. Таков был первый результат операционных действий старого скряги. Его-то и ожидал он.

Через девять месяцев после первого собрания кредиторов каждому из них было выдано в уплату долга по двадцать два на сто. Де Грассен выручил эту сумму, продав вещи, дом, имение — все, принадлежавшее покойнику, и честно разделил это между кредиторами.

Честность и точность первого дела произвели впечатление: всякий надеялся, хвалил Феликса Гранде. Потом, нахвалившись досыта, потребовали еще денег. Написали с этой целью письмо в Сомюр от имени всех кредиторов.

— Ну вот, наконец-то, — сказал Гранде, бросив письмо в камин. — Терпение, друзья мои, терпение!

В ответ на это послание Гранде потребовал общей складки всех векселей и всех требований, существующих на дом покойного г-на Гранде парижского, в контору нотариуса; вместе с тем потребовал и квитанции на выплаченные уже суммы. «С тем намерением, — писал он, — чтобы яснее разобрать и поверить счета и яснее изложить состояние дела». Тысячи возражений посыпались со всех сторон.

Вообще кредитор — разновидность маньяка. Сегодня он согласен на все, завтра рвет и мечет. Сегодня у него все так спокойно в доме, все так ладно, хорошо: жена весела и послушна, у маленького прорезались зубки, что же еще? Мой кредитор неумолим: не хочет дать ни су. Назавтра дождь, на дворе грязь и слякоть; бедняжка задумчив, печален и на все соглашается. Послезавтра