Сан Саныч устало прилег на шинель, по привычке положил руки под голову, но тут же сел – сама эта вольная поза вызывала нервное волнение. Он не понимал, что происходит.

Он встал и сделал шаг, как будто собрался идти. Там была стена, Сан Саныч потрогал ее рукой, выше какое-то ненормальное окно, до которого не достать. Он развернулся, сделал четыре небольших шага, потрогал холодный металл двери. Это было издевательство! Человека нельзя запирать просто так… – сердце начинало взволнованно биться. Нет-нет! Спокойно! Завтра меня должны повести к следователю. Я ему все расскажу про этот унизительный обыск! Негодяи! Пользуются тем, что их никто не видит! Надо обязательно все рассказать!

Он пытался хорошо думать, заставлял себя сосредоточиться и все вспомнить, и не мог. Бессмысленные, невозможные события двух последних дней мелькали, перемешивались, то одно было важнее, то другое… Он не понимал, что эти два дня делал он – Александр Александрович Белов?! Получалось, что ничего! Его как будто в них не было! Он трогал себя за руки и даже за лицо – он был, живой, теплый, но его не было! Никто сейчас не мог подтвердить, что он есть на белом свете. Он вставал, делал свои четыре шага, опять садился и снова вскакивал, в отчаянии хватаясь руками за голову. Пытался думать о тех, кто был сейчас за этими стенами, но даже Николь не шла на ум, он морщился, пытался представить, что происходит у нее, и не мог! То, что творили сейчас с ним, было ужасно – его схватили, засунули в этот мешок и ничего не говорят!

Его унижали везде, на каждом шагу! В голове вдруг, будто спешил на помощь, разлился бескрайний Енисейский залив, солнце широко блестело на волнах, холодный ветер засвистел призывно. Черные клубы дыма из трубы стелились над водой… Сан Саныч схватился за металлическую кровать, сдавил ее так, что рукам стало больно:

– Ы-ы-ы-ы! Ы-ы-ы-ы! – замычал, завыл с отчаяньем, ему казалось, он подыхает. – Гы-ы-ы-ы!

В двери вдруг загремело, открылось окошко:

– Чего мычим на всю тюрьму?! – с угрозой в голосе заглянул какой-то человек.

– Товарищ! – кинулся к нему Сан Саныч.

– Не положено стонать! Тишина! – дверка закрылась.

– Послушайте, – Сан Саныч приник к щелке и зашептал: – Товарищ, я хотел спросить, откройте, пожалуйста, я просто хочу вас спросить…

Никто не реагировал. Бешенство закипело в Сан Саныче.

– Откройте! – заорал он злобно и забарабанил в дверь кулаками. – Кто вы?! Вы не имеете права! Я требую офицера! Старшего! Я ни в чем не виноват! Ни в чем!

Защелкал замок, дверь открылась, там стояли двое. Один из них был тот здоровый, что раздевал Белова:

– Цыц! – цыкнул он негромко. – Будешь орать, пристегнем!

– Вы мне сказали «цыц»?! – вскипел Сан Саныч и услышал, как его голос разносится по коридору. – Как вы смеете? Я заслуженный…

Договорить ему не дали, захлопнули дверь, здоровяк легко, Сан Саныч и не собирался с ним драться, вывернул руку и щелкнул наручником. Вдвоем они согнули его к полу и наручники щелкнули второй раз. Сан Саныч попытался распрямиться, но рухнул на пол. Его руки были пристегнуты к нижней части кровати. Здоровяк беззлобно ткнул его ногой в бок:

– Будешь орать, отведем в карцер. Понял?

Опять дважды провернулся ключ в замке.

Сан Саныч стоял на коленях, неудобно скрючившись, наручники впились в запястья. Штаны сползли вместе с трусами и слетел ботинок. Он попытался сесть на пятки, не получилось. Тело быстро затекало, он опустился на локти, стало получше, но вскоре заныла спина, от пола было холодно. Он стянул зубами шинель с кровати, подпихнул под себя коленями и лег. Телу стало лучше, только вывернутые запястья ломило. Он поерзал, нашел какую-то позу, приладился и застыл.

Он лежал на полу тюремной камеры, с голой задницей. Умелый, смелый, любимец женщин и начальства… Они не могут со мной так! Не могут! Этого не может быть!

В коридоре разговаривали, загремели металлом, дверка в двери отворилась:

– Чего разлегся? Ужин примай! – Знакомый уже хрипловатый голос надзирателя сказал что-то, и оба рассмеялись. Защелкал замок:

– Жрать будешь? Или до утра полежишь?

– Буду… – пробормотал Сан Саныч.

– Ну вот… – надзиратель благодушно перешагнул через арестанта и отомкнул наручники.

Белов поднялся, натянул штаны и взял миску с кашей и кружку с чем-то. Стола не было. Поставил кружку на пол. Каша была пшенная, жидкая, пахла так, как пахнет вода, в которой мыли жирную посуду. Сан Саныч поморщился, попробовал. Вкус оказался такой же, но он был очень голодный. Он съел вторую ложку, и вскоре в миске ничего не осталось. Сан Саныч доскреб все со стенок, подумал даже лизнуть, но удержался. От каши, от плохого комбижира во рту было так, будто жевал свечку. Он не наелся. В кружке была теплая, чем-то подкрашенная вода. Выпил и ее.

Еда немного успокоила. Он стал думать о надзирателях, которые его накормили. Не надо вынуждать их, они выполняют свою работу, они не знают, что он не виноват, тут и убийцы, и ворюги сидят. Завтра утром вызовут, будут задавать вопросы… и все выяснится. Смешно будет, если его с кем-то перепутали. За ним не было даже мелких проступков. Он обдумывал последнюю навигацию. Только этот рейс в заливе, этот придурок Турайкин и ссыльные… но он ничего незаконного не делал. Вот только Грач с его доносом о муке… но это смешно. Куль с мукой никуда не делся, он был на месте, это подтвердят все… Получалось, что если все это выяснять, понадобится время. Могут и продержать из-за какой-то глупости… И это меня – сэкономившего государству миллионы рублей! Много миллионов! Он лег на койку.

– Не лежать! – раздался голос в глазок. – До отбоя не лежать!

Сан Саныч не понял, к нему это или нет, но на всякий случай сел. Надо терпеть, надо есть и выполнять все их требования. Снова загремела кормушка в двери:

– Посуду!

– Спасибо! – Сан Саныч вернул миску и кружку. – Товарищ, простите, можно…

– Тамбовский волк тебе товарищ! Гражданин! Слушаю просьбу?

– Можно сходить в туалет?

Надзиратель с той стороны замер.

– Параша в углу! Хезай, сколько влезет!

Сан Саныч и сам догадывался, зачем эта бадья в углу, из нее и пахло соответственно, но думал, может, по большому отведут в туалет. Он встал над вонючей емкостью, снял деревянную крышку и стал мочиться. Мочой запахло на всю камеру.

Ночью ему приспичило, и он сходил в бадью. И потом всю ночь не мог уснуть из-за запаха, который заполнил маленькую камеру. Лежал и думал. Желание набраться терпения сменилось бессильным, малодушным отчаяньем. Никого больше не было на белом свете. Только он и свобода. Там, за стенами и решеткой… его свобода!

Утром подняли в шесть, повели умываться, можно было почистить зубы, но он оставил где-то свою зубную щетку и порошок. Он все время был один, как будто во всей тюрьме не было никого, кроме него и его сопровождающего. Надзиратели на вопросы не отвечали. Как мог, привел себя в порядок и сидел ждал вызова. Прислушивался к звукам в коридоре.