Так и просидел до обеда.

Потом был ужин.

Потом прошли по камерам со словом «отбой».

Его не вызвали!

Его не вызвали и на следующий день.

И на следующий…

56

Николь вернулась в палатку, стала кормить Клер, сама напряженно думала: что произошло? Вчера Саня вернулся полный надежд и планов, в пароходстве все тоже были довольны, поздравляли, обмывали орден, он подписал запчасти… а сегодня эти люди пришли к ним? Она не понимала, что все это значит. Если он преступник, его должны были арестовать в Красноярске. И почему наградили? Зачем доска Почета? Она путалась, ничего не сходилось.

Эти ребята, они не все время его ждали, то появлялись, то исчезали. Даже не познакомились с ней, хотя жили через стенку. Какая подлость! Она стала вспоминать: не разговаривала ли она с кем-то? С Горчаковым? Нет, его и не было в этом месяце. Или был?

Она глянула на Клер, та уже наелась, перестала сосать и начала засыпать. Осторожно положила в кроватку. Застыла на минуту, потом будто очнулась и стала собирать вещи. Шерстяные носки, кальсоны, простую прочную рубаху, шерстяной шарф, свитер, конечно же свитер! – вспоминала свою работу в лесу… и какой-нибудь еды… хлеб, сало.

Только тут она поняла, что у них был обыск. Вещи валялись, сброшенные небрежно, она открыла свой всегда аккуратно уложенный чемодан. Там тоже все было вверх дном. Не было коньяка и продуктов, что Сан Саныч привез из Красноярска. Ошарашенная, она уселась на кровать, но тут же, еще больше торопясь, кинулась собирать вещи. Получилась много и увесисто, где-то должен был быть вещмешок Сан Саныча, она все не могла его найти. В конце концов затолкала вещи в большую авоську, погрузила Клер в санки, взяла на локоть вещи Сан Саныча и пошла.

Она добралась к милиции, когда совсем рассвело. Торопилась, вываляла в снегу Клер, та, слава богу, не проснулась… Александра Белова в милиции уже не было.

– Увезли на аэродром, – устало позевывая объяснил ночной дежурный.

Это был пожилой дядька, он уже сменился, сидел в углу, покуривая, узнал ее.

– А куда его, не знаете?

– В Игарку, кажись… Чего натворил-то?

Николь посмотрела на него, не понимая вопроса, пожала плечами.

– Ну-ну, – согласно кивнул милиционер. – Эти и не скажут…

Она поднялась и потащилась домой. Ноги не шли. Не знали, куда идти, не хотели…

Весь день и всю ночь думала, как узнать о Сан Саныче, но вопросов было слишком много. Она была ему никем и могла навредить… Через несколько дней она все же пошла к коменданту. Взяла документ на отметку на всякий случай. Он знал про Белова. Вышли покурить.

– Ничем тебе не помогу, Николь, – немолодой уже, седой комендант задумчиво тянул папиросу. – Мы люди маленькие, а то… из особого отдела! – прошептал одними губами, опасливо просматривая улицу.

– Как же мне узнать? Они ничего не сказали… В чем его обвиняют?

– И не скажут… Смотри, не брякни где, что ты француженка… – он помолчал, обдумывая свои же слова. – Отпустят – хорошо, нет – что делать? Такая, видать судьба. Мне до пенсии полгода осталось…

– Может, мне в Дорофеевский уехать? Там тихо… И там Вано, он все узнает…

– Нету там твоего Вано! – комендант выразительно посмотрел и бросил окурок.

– Как нету?!

– Арестован за связь с ссыльной! Приказ по нему был.

– Боже мой!

– Я тебе ничего не говорил!

– Так, может, и Сан Саныча за связь со мной?

– Почему? Белов же не в органах… Ко мне больше не ходи, узнаю чего, сам найду.

– Спасибо вам, Николай Иваныч, спасибо… А если я напишу в МГБ запрос на него? Официально?

– Не надо, и тебя могут взять.

– А в пароходство?

– Не надо ничего, не высовывайся! Может, и хорошо, что ты ему никто!

57

День сменялся другим, подъем, завтрак, обед… После завтрака в подвальное оконце, закрытое деревянным щитом, проникало немного света. Через неделю Белов перестал ждать вызова на допрос. Сидел на кровати или ходил – мелких шажков получалось шесть в одну сторону. Гремела и открывалась кормушка, возникали руки, кружка, миска… и больше ничего. По рукам, по сопенью Белов понимал, чья сегодня смена. Свет ночью не гасили, и это было почти то же самое, что и день, только можно было лечь. Лежать надо было с руками поверх одеяла. Засыпая, Сан Саныч по привычке прятал их, и его будили окриком в кормушку, требовали показать руки.

Первые ночи он не спал, все пытался что-то решить, бестолково метался мыслями по прошлой жизни. Или начинал вдруг сосредоточенно соображать, почему на окошке деревянный щит, почему ночью не гасят свет… потом снова возвращался к неразрешимым вопросам. Иногда он завидовал арестантам, которые могли предметно обдумывать какую-то свою вину, у Сан Саныча ее не было. Это делало его мысли пустыми и раздражало.

Прошло две недели или больше, и Сан Саныч начал привыкать, начал как-то жить. Улыбался иногда на некоторые свои воспоминания с воли, а в его тюремной жизни появилось хорошее и плохое. Ему стало не хватать еды, и он спрашивал добавки у разносчика. Иногда давали. Еда была невкусная, особенно щи с гниловатым запахом. Порой это была просто серая вода, в которой плавали пара капустных листьев да кусок картошки. Он съедал все. Но бывали и удачи – однажды ему досталась полная миска густого горохового супа со дна бака, он долго о нем помнил и ждал чего-то такого же еще.

Люди живучие. От тоски они гибнут только в книжках.

Утренний вывод на умывание, завтрак, обед, ужин, прогулка и сон – это было хорошо. Плохими были долгие часы между завтраком и обедом, и особенно между обедом и ужином. Время останавливалось. Он был один в этом мире. Он не знал, что с ним происходит и сколько это продлится.

Он уже хорошо различал надзирателей – по шагам, по тому, как вставляют ключ и открывают дверь. Их было пятеро. Двоим нравилось унижать, один – мужик средних лет – был молчаливый, хмурый и непонятный, двое же были неплохие. Молодой парень, ровесник Белова, и особенно седоусый радикулитный старик, тот пару раз его и сынком назвал. Пол в камере полагалось мыть раз в три дня, но Белов, когда дежурили «хорошие», просил тряпку и ведро и вдумчиво намывал полы и стены. Мойка отвлекала, в ней был смысл.

Он тер стенку и объяснял кому-то, как он сидит в этой камере и почему стал таким примитивным. Объяснял и видел, что его не слушают, что людям это не нужно. Вспоминалось, как сам вел себя на воле – он знал тех, кто отсидел, кто вернулся из лагеря, – он никогда не интересовался ни их следствием, ни тем, что они делали в камере и лагере.

О Николь он не беспокоился. Воображал ее в Ермаково, в их палатке, у нее была Катя…

Он, кого арестовали «просто так», не верил, что ее могут арестовать «просто так».