и я, под пьяное, благодарное бормотанье Михаила: «Ты – человек!!», продолжала оставаться за столом. Пела вместе с ними песни (вернее, не пели они, а орали) и непрерывно злилась на себя, на свою идиотскую, никому не нужную здесь деликатность, страдала потихоньку оттого, что не могу в этот момент уединиться с тобой, моя тетрадь, в своей кладовке.

Кончилось тем, что Леонид, смачно рыгнув несколько раз, уснул, уронив голову на стол. А Михаил вдруг побледнел, уставившись на меня какими-то сумасшедшими, испуганными глазами, стал крениться со стула, заявил, что ему плохо, что он, наверное, «отдает концы». Я страшно переполошилась, поднатужившись, придвинула стул с «умирающим» ближе к стене (чтобы не упал). Потом ринулась в комнату, разбудила маму и Мишу. Бросив на пол какие-то тряпки, мы втроем уложили Михаила. Мама велела мне расстегнуть ему ворот и смачивать лоб и область сердца холодной водой. А Лешку, насилу растолкав, отвели на его кровать. И наверное, мы все-таки зря его потревожили, так как его тут же начало рвать. Ужас! Такого свинства что-то я и не припомню…

В общем, спать почти и не пришлось. В начале пятого тихонько постучал в окно Гельб – пора отправляться на скотный двор…

Вот такая произошла история. Правда, Михаил через пару часов кое-как очухался, несмотря на мамины уговоры остаться у нас до утра, пошатываясь, отправился к себе (позднее он, помятый, зеленый, приходил извиняться), а Лешка «отдавал концы» почти до рассвета (бедная мама, это она убирала за ним всю гадость). Зато за завтраком и сидел с такой пристыженной физиономией, и, наверное, от жуткого похмелья и вскинулся столь яростно на меня.

Ну ладно, хватит об этом.

Приходили сегодня днем Вера, Игорь и Иван-Великий из «Шалмана». Ждали газету, каких-то особых новостей. Я рассказала об утреннем сообщении Гельба, и, естественно, всех одолевало нетерпение узнать что-либо подробнее. Но увы, в газете о конференции ни слова, как всегда – «тайна, покрытая мраком». Игорь сказал, что пленным англичанам известно только то, что в Москве действительно собирались министры иностранных дел СССР, Англии и США, но о результатах встречи они тоже ничего не знают. Вероятно, полагают англичане, эта конференция является «прелюдией» для более высокой – самой высокой – встречи руководителей трех союзных держав. Такое же предположение высказал и подошедший позднее Павел Аристархович.

Вечером я, оставив на время свою писанину, пошла вместе с Леонидом и Мишей к Гельбу послушать радио. Но и там ничего нового. Даже никакого намека. Вместо этого передали «трогательный» эпизод, как в отбитом фрицами каком-то советском городишке население во главе с бургомистром (которого, к сожалению, не успели за несколько дней владения городом повесить красные) вышло встречать немецкие войска с «хлебом-солью» и как какая-то «дама, довольно интеллигентного вида» перекрестила идущего ей навстречу обер-лейтенанта и сердечно сказала ему: «Добро пожаловать».

Надо же, какая идиллия в отношениях между «освободителями» и «освобожденными»! Прямо рыдать хочется от умиления. Тьфу!

Самым, пожалуй, приятным в сегодняшней радиопередаче явился объявленный в заключение концерт старинной русской песни. Мягкий мужской голос пел, тревожа и волнуя, сердце:

      …Отчего, да почему

На глазах слезинки…

Это просто ничего —

По любви поминки…

Ну, что еще? Галя сегодня не приходила, но Миша был в деревне и видел ее с Люсей на дороге, возле Молкерая. Наверное, Галя провожала Люську домой. Да, кстати, я ведь совсем забыла написать здесь о том «фортеле», который Люся выкинула над своей хозяйкой и из-за которого угодила в «холодную». Все прошлое воскресенье я посвятила рассказу Жени, а ведь в тот день Галя была у Люси, а затем забежала к нам, чтобы сообщить все о ней.

Сейчас, конечно, уже «время поджимает» – ведь завтра опять предстоит подняться на скотный двор с петухами, – но оставлять без внимания Люськину историю, пожалуй, все же не стоит. Итак, вперед!

А произошло с ней вот что.

В тот день, как всегда во время субботних песнопений, Люся прислуживала за спинами собравшихся к ее хозяйке старушенций. Наливая какой-то гостье из графина фруктовую воду, она нечаянно капнула на скатерть. Сидевшая напротив фрау Бергманн заметила расплывшееся по белоснежному полю розовое пятно. Поджав узкие, бледные губы, она тотчас подозвала к себе Люсю и со словами «проклятая русская грязнуля» больно ударила ее по рукам.

Люська вспыхнула, в сердцах тут же шмякнула графином об стол и, не глядя на поскакавших ретиво со стульев и отряхивающих подолы своих юбок от стекающих потоков розовой воды старушенций, громко заявила, что это не она, а именно фрау Бергманн и ее гости грязнули, так как не в состоянии сами обслуживать себя. Сорвав передник, Люся решительно направилась к двери. У порога обернулась, добавила с величайшим презрением и насмешкой:

– Напрасно вы все воете тут свои молитвы, просите Бога, чтобы он пощадил вашу Дейтчланд… Войте – не войте, все равно русские скоро будут здесь!

По словам Люси, она вовсе не мыслила в тот миг о побеге – просто не успела подумать об этом, а решила идти в Грозз-Кребс, к Гале – посоветоваться, как ей быть дальше. Но она не успела дойти и до перекрестка, как ее уже перехватил Квашник (тут фрау Бергманн проявила большую оперативность!). Остаток пути, до полицейского участка, он, по давней своей гнусной манере, гнал Люсю перед своим велосипедом, то и дело наезжая ей на пятки и подгоняя плетью (как только умудрялся справляться одной клешней!), привычно орал, что теперь Люську определенно ждет концлагерь.

В участке вахман заставил ее подробно рассказать, как все было, и, конечно, тоже пригрозил концлагерем. Люся, естественно, перепугалась, со слезами попросила вахмана повидаться с сестрой, которая, как она сказала ему, работает у господина Клееманна. На это вахман ничего не ответил, только, показалось ей, как-то странно посмотрел на нее.

До вечера Люсю никто в «холодной» не тревожил. Потом загремел засов. Пожилой, хромоногий солдат с сивой щеточкой усов принес ей ужин – миску тушеных овощей и стакан жидкого морковного чая. Он дождался, пока Люська все съела, затем с усмешкой подмигнул ей.

– Такая красивая девчонка не должна коротать здесь ночь в компании с крысами. Вахмайстер добрый мужик и еще довольно крепкий. Скажи «да», и он возьмет тебя наверх, к себе. Много ли старику надо – немножко погладить, немножко ущипнуть. А?.. Так как? А хочешь – я сам к тебе позднее приду. Вот герр вахмайстер заснет…

Вот тут-то Люська струхнула уже не на шутку, а струхнув,