все то, что происходило в эти дни там, на просторах моей необъятной Отчизны. А я, возвращаясь к минувшим дням, попытаюсь отобразить здесь нашу нынешнюю, никчемную жизнь, наши общие чувства, помыслы, надежды…

7 ноября

Воскресенье

Уже больше двух лет встречаем мы этот день без родных, без близких, в окружении равнодушных, враждебных людей, и второй год – на немилой, чужой стороне. Неужели и в следующем, 44-м, придется сидеть вот здесь, в этой убогой кладовке, с серыми, сквозь пропахнувшими разнородными запахами овощей, картофеля и квашеной капусты стенами – тут хранятся у нас запасы (недельные) продовольствия, – и снова произносить в мыслях горькие слова, снова зряшно укорять и клясть свою непутевую судьбину.

Настроение, как и погода, – пасмурное. Живо вспоминается все то, что происходило в этот день три года назад, то, что составляло тогда и смысл жизни, и радость праздника – «праздника нашей страны», как мы с гордостью произносили. Вспоминаются все лица, что окружали тебя, вспоминается вообще все, до мелочей. Даже самые, казалось бы, незначительные эпизоды вдруг так неожиданно, так ясно и выпукло всплывают в памяти…

Вот мы двое, веселые, оживленные, голодные, прибежали с демонстрации. Мы – это я и моя самая близкая подружка Нюра Емельянова. В доме по-праздничному чисто, тепло, аппетитно пахнет свежеиспеченными пирогами. Мама с тетей Ксенией еще не успели снять фартуки, хлопочут у плиты.

«Эй, девчонки, не хватайте куски! Сейчас сядем обедать. Помогите-ка лучше накрыть на стол», – с притворной строгостью говорит мама. А тетушка Ксения «понарошку» добродушно шлепает нас, увертывающихся с хохотом от нее, кухонным полотенцем. Вот она, присев на порожек, задумчиво, с какой-то тайной печалью смотрит на нас, говорит маме: «Ну что, Аня, вот и новое поколение нам на смену идет. Девчонки-то наши – как они вымахали за последнее время! Наверное, и парни уже на них заглядываются… У Веры зубки – прелесть, ну в точности как у меня». (Я давно уже заметила: все, что тетушка Ксения находит в моей наружности, на ее взгляд, хорошего – непременно «в точности как у нее».)

На этот раз за просторным, праздничным столом далеко не вся семья в сборе. Вечный бродяга Костя служит в армии в городе Бологое – это название часто повторяется теперь в нашем доме. Два дня назад Маргарита, уложив чемодан с гостинцами, уехала к нему на свидание, а с маленькой Гренадкой нянчатся сейчас все по очереди, но, конечно, больше всех – мама.

Нет за столом и Вани, он служит на Севере, на флоте, и, если все будет хорошо, весной обещает приехать на побывку. Недавно он прислал вместе с письмом фотографию – бескозырка ухарски сдвинута на бок, воротничок – гюйс, уголок полосатой тельняшки… Взгляд темно-голубых глаз под густыми, шелковистыми бровями исполнен незнакомого мне ранее достоинства и мужества. Этакий бравый моряк! (Вот уж кто действительно красив в нашей семье – так это Иван!)

Из братьев за столом лишь старший – Миша. Он опускает с колен озорную, не в меру расшумевшуюся Гренадку, одернув на ней платьице и слегка подшлепнув под зад, направляет ее, смешно, как утенок, переваливающуюся из стороны в сторону, вдоль стола: «А ну, беги к бабуле! Быстро. Кыш!» Он берет со стола пузатую бутылку с какой-то золотисто-пурпурной наливкой, подмигивает сидящей рядом тете Ксении: «Причастимся, тетушка? Тебе наливочки или что покрепче?» Обнося спиртным гостей, – а за столом, помимо всех нас, сидят еще мой двоюродный (со стороны мамы) брат Михаил со своим другом Гришей, а также двоюродные (со стороны отца) сестры Мария и Вера, – Миша на мгновение замешкался возле меня и Нюры. «А вы, девчонки, выпьете сладенького? Не желаете? Ну, как говорится, – вольному воля… Я подумал – в честь праздника…»

А нам и без какого-либо «причащения» весело. Выйдя из-за стола, мы заводим с Нюрой в соседней, большой комнате патефон, поочередно кружимся с нашим общим «взрослым» кавалером, обаятельным, белокурым Гришей, в зажигательной «Рио-Рите». Мы обе втайне слегка симпатизируем ему, а он, коварный, увы, отдает предпочтение моей взрослой, красивой кузине Марусе.

Потом, оставив веселую компанию за игрой в карты, мы отправляемся с Нюрой в кино, в нашу знаменитую «Кирху». Сегодня там идет фильм «Большая жизнь» с участием обожаемого всеми нашими девчонками Марка Бернеса. Я, конечно, тоже немножко влюблена в этого артиста. Его неправдоподобно светлая, словно бы выгоревшая на солнце прядь волос, а также голубые со стальным холодком глаза так напоминают мне вероломного Оськина!

А вечером наступают самые приятные минуты. Маруся увела всех гостей (в том числе и тетю Ксению с Ядькой) к себе – продолжать праздновать (она живет по соседству с нами), и в усталом доме пусто, тихо. Мама успела уже убрать со стола и перемыть посуду и теперь укладывает капризничающую Гренаду спать. Я слышу, как она тихонько напевает в спальне:

       Спи, дитя мое родное,

Баюшки-баю,

Тихо светит месяц ясный

В ко-о-лыбель твою…

Сидя у теплого бока круглой печки, я с наслаждением погружаюсь в такой близкий, понятный мне мир милых, чужих людей. «Наши знакомые», Юрия Германа. Как я люблю эту непутевую, взбалмошную Тоню-Тусю, как досадую над ее промахами и ошибками, как сочувствую ее душевным переживаниям и как завидую чистоте ее нескладной любви. Переворачивая страницу за страницей, я с огорчением думаю о том, что роман скоро завершится, а так хотелось бы, чтобы книга была бесконечной! «Если мне, – думалось тогда, – придется пережить когда-либо такую же любовь, какая была у Антонины, я так же, как она, без раздумий порву со всеми условностями и показными приличиями, так же безоглядно пойду за любимым, хоть на край света…»

Ах, зачем это все было и зачем вспоминается теперь так часто, так безнадежно? Почему я не знала тогда, что тот светлый ноябрьский праздник был последним в моей жизни? А теперь… Все это ушло с грохотом фронта, со взрывами снарядов. Ушли и близкие, родные люди, и светлая, счастливая, беззаботная юность, да, пожалуй, ушла и сама жизнь, оставив взамен себя серенькое, никому не нужное существование. Почему не ушла я вместе со всеми? Да. Свежо предание, да верится с трудом! Господи, как тяжко на сердце, какая горькая полынь – обида гложет его… Сейчас там, на родной стороне – праздник. Люди ликуют, веселятся, и они вправе веселиться, так как знают, что заслужили это. Они радуются жизни, радуются настоящим и близким победам, в которые вложили и продолжают вкладывать