МОС — сладкий студень.

Юколу со шкурой на ночь заливают водой. Утром юколу отделяют от шкурки. Шкурки оставляют еще на некоторое время в воде. Затем со шкурки соскребают всю мездру, оставшуюся юколу и очищают от чешуи. Шкурка должна быть совершенно чистой. Промыв в чистой воде, опускают в кипящую воду на 1–2 минуты. Быстро вытаскивают в долбленное корыто и мнут толкушкой до образования однородной молочной массы, постоянно добавляя нерпичий жир и бульон, где варились шкурки. Когда образовалась густая однородная масса, добавляют отварные клубни саранки, стланиковые орешки, рассыпают бруснику, аккуратно подавливая толкушкой. Ставят в холодное место до застывания. Подают на десерт.

Рецепты из:

Лок Л. Д. Нивхская национальная кухня // Б. О. Пилсудский — исследователь народов Сахалина: (Материалы международной научной конференции 31 октября — 2 ноября 1991 г., г. Южно-Сахалинск). — Южно-Сахалинск, 1992. — Т. 1. — С. 154–160.

Глава 11

Нечестная игра

Снова полил дождь. Он тут, на этих проклятых островах, казалось, никогда не прекращается! И, даже если перестает лить с неба, все равно висит в воздухе мельчайшей взвесью. И туманы! Туманы, бесы их побери! Густые, как тяжелый дым чараса. Но, в отличие от него, приносящие лишь сырость. От которой даже мелкие царапины упорно не хотели заживать, а становились язвами — будто в бордель сходил неудачно.

Рыжий оглушительно чихнул. Так, что аж уши заложило. Еще и сквозянки в том борделе были. Ураганные.

— Тьфу, ты, мать твоя женщина, рыба чешуйчатая…

Арбалетчик поковырялся в ухе толстым пальцем с обкусанным ногтем. Толку ни малейшего, как и ожидалось. В ушах звенело-гудело, а к глотке подкрадывалась тошнота.

— Заморите вы меня тут, сволочи! До смерти заморите, ебутся медведи под кустом… — бессильно ругнулся толстый наемник. Зажал пальцами нос, попробовал выдохнуть. В ушах стало поспокойнее. По крайней мере, на какое-то время.

— Ну хоть так… А дальше, само развалится.

Рыжий сел поудобнее, облокотившись на решетку. Мокрое и холодное дерево быстро нагрелось. Арбалетчик попробовал было заснуть, но никак не получалось — холодно, мокро. И в брюхе урчит. А сидеть, как дурак, с закрытыми глазами смысла мало. Да и глупо!

Наемник отлепился от решетки — кожа на спине прилипла к дереву, отлипла со смешным звуком — будто рыбу-прилипалу за хвост от акулы оттягивали. Затем толстяк разгреб грязную солому, лег на живот, уперся ладонями и начал понемногу отжиматься от пола клетки. Одна польза от полуголодного заточения все же была — две недели назад у него такой фокус не получился бы. А сейчас, прямо красота — брюхо спало, не мешается. Еще месяцок, и можно проситься в коронные скороходы! Тех-то, невесомых бедолаг, хороший орел может и закогтить, словно зайца-пробегайца.

Отфыркиваясь и тяжело дыша, Рыжий отжался раз двадцать, слушая щелчки в локтях. Постоял на дрожащих от напряжения руках. Сдался, плюхнувшись в солому. Зато согрелся! Ненадолго, но все-таки… Арбалетчик сел, снова облокотился на решетку, чувствуя, как болят суставы. Нет, этот холод и сырость определенно его угробят!

Послышалось хлопанье крыльев. На крышу опустилась здоровенная коричневая чайка — поморник, кажется — начала чистить клюв. Рыжий осторожно встал, стараясь не скрипеть. Вдох-выдох… Рука, словно откормленная волосатая змея, метнулась вперед-вверх, ухватила птицу за скользкий хвост…

— Да, блядь!!! — завопил Рыжий.

Растопыренные в ужасе крылья не позволяли втащить добычу в клетку. А острый клюв так и колотил, что твой чекан в руках перепуганного кавалериста — за шею не схватишь! Получить же сквозную дырку в ладони не хотелось.

— Съебись, блядь, в ужасе! — раздосадованный наемник раскрыл ладонь. Чайка тут же ринулась в небо. С размаху врезалась в выступающую балку настила. Свалилась в грязь, вяло задергалась… Рыжий внимательно наблюдал. Наконец помутнение в птичьей голове малость прошло. И она, ковыляя, убрела в кусты, оставляя на грязи забавный след от потрепанного хвоста — будто рахитичная змея кувыркалась.

— Вот и повеселились… — протянул наемник, начал зализывать рану — по руке пернатая скотина все же долбанула, хоть и слегка. — Расскажи кому, не поверят! Сижу, как жирафа в клетке, чаек за жопы мацаю… Что за предпоследние времена-то, настали, помилуй мя грешнаго, Пантократор незлобливый⁈

Однако то ли просьба прозвучала неубедительно, то ли милостивый бог испытывал какую-то непонятную приязнь именно к этой пернатой сволочи, но никакого помилования не произошло. Совсем даже наоборот! Как, в общем, и всегда…

Рыжий прислушался. По тропе, которая вела сквозь густой ивняк, топотало превеликое множество народу — навскидку, рыл двадцать-тридцать. Наемник отступил, прижался к решетке. Одна из деревяшек, стоило нажать чуть сильнее, обязательно бы лопнула под напором. Вот только дырка получалась все равно, раза в три меньше, чем надо — не протиснуться! Застрять же на всеобщее посмешище, не хотелось. Опять же, народ тут дикий. Пристроятся сзади, да оприходуют силком.

Арбалетчик стряхнул со штанов солому и перья. Кинул взгляд на кольчугу — увы, стальная шкура стала горкой ржавчины… И не натянешь ее быстро. И если пришли время умирать, то кольчуга не спасет — засыплют стрелами, а то еще и снизу подберутся, копьем ткнут сквозь половые щели.

Рыжий встал посреди клетки, еще раз отряхнулся и принял самый свой грозный вид, почесывая в паху. Помирать надо так, чтобы еще лет двадцать рассказывали про того урода, которого вдесятером били, а все никак не справлялись, пока сам не помер от стыда за неудачливых убийц.

Конечно, помирать Рыжему не хотелось. Так-то, понятно, что бессмертных нет. Но все же, не на безымяном острове, в зассаной клетке! Лучше уж где-нибудь в борделе, на одной постели с десятком радостных шлюх. Или, на худой конец, все в той же постели, без шлюх, но с полусотней плачущих внуков и правнуков рядышком…

На поляну перед клеткой начали выходить люди. Разодетые, как на большой праздник! Наемник привык видеть унаков в серых шкурах, лишь самую малость украшенных — издалека мужчину от женщины даже не отличить, настолько сливаются!

Сегодня же, прямо в глазах зарябило! Шапочки, обшитые бахромой и черно-красными лентами, замшевые рубахи, все с той же бахромой, всякими висюльками, узелками, черно-белыми иглами дикобразов, парки — оленьи шкуры снова узелки из красной и белой тесьмы, крест-накрест нашитые полоски…

Рыжий почувствовал прилив яркой как молния ненависти! Уж не его отрепье, протертое во всевозможных местах, прогнившее от сырости, готовое в любой миг лопнуть, выставив на обозрение все — от мужественности, до голой прыщавой жопы…

А штаны какие! Опять же меховые — наметанный взгляд различал полоски оленя и зайца, снова нашитые аппликации разнообразнейших форм — все больше кресты с кругами, но и ромбики всякие. На бахроме — через каждые пару полосок, привязан клюв какой-то птицы. А в клюве, то ли камешек, то ли зернышко — оттого при каждом шаге раздается легкий стук.

— Мудозвоны, мать твою… — ругнулся наемник, продолжая взирать на пришельцев с гордым видом представителя правящего дома, вынужденного находиться в обществе отребья.

Унаки выстроились полукругом. На пленника не пялились — привыкли уже. Так, разве что косые взгляды изредка, неспособные пробить толстую шкуру Рыжего. Выстроившись, начали молиться — ну или просто песни петь. Понимая разговорную речь с пятого на десятое, и то, если медленно говорить, как с несмышленым ребенком или ветераном городской стражи, смысл заунывных песнопений наемник разобрать не мог.

Да особо и не намеревался. И так понятно, что к чему! Иначе не привели бы двух обормотов в броне — этакие кирасы, набранные из вертикальных плоских дощечек, связанных меж собою. Забавно! У тех, кого он убил, броня была иной! Возможно, это просто тяжелый доспех, для суши? А он видел абордажные?

У обоих на поясах топоры — тяжелые, массивные колуны из камня на коротких, в локоть топорищах из светлого, выбеленного водой и солью плавника. К обуху одного привязана деревяшка, с грубо вырезанным лицом какого-то демона. Рядом с топорами — длинные дощечки с вырезами — на ножи не похоже, но вряд ли просто украшения… И копья. Короткие, с длинными широкими наконечниками из черно-серого камня. Годные и для укола, и для рубки. Похожее копье, разумеется, со стальным «жалом» было у Роша. Он говорил, что такими вооружали городскую стражу в Сивере. Север-Сивера… забавно!

Оба в привычных уже шлемах. Один очень похоже изображает сивуча — усищи, глазищи…! Второй, похоже, плод греха ворона с китом — длинный клюв, на макушке султанчик перьев, словно пар бьет из дыхала…

С левого фланга вышел человек. Шаман.