сыт, и я могу быть спокойной: предлагать мне перепихнуться он не будет.

И хотя у меня нет никакого желания мерить свадебные платья, которые не изменят траурного выражения лица, бунтовать мне нельзя. Подчинение теперь моя норма. Самое важное условие выживания. Поэтому воспользовавшись ванной после Антона, я напяливаю на себя футболку и джинсовый комбез, небрежно собираю волосы на макушке и цепляю на глаза темные очки. Нет ни малейшего желания причесываться и краситься. Для этого должно быть праздничное настроение, которое осталось при Инессе, в отличие от ее жениха.

— Дразнишь? — задается вопросом Громов, с полминуты протаращившись на меня в салоне машины.

— Просто из того, что привез Генрих, выбор невелик. — Отворачиваюсь к окну в ожидании, когда же этот Генрих повернет ключ зажигания и увезет меня из этой тюрьмы.

— Опять не о том думаешь, Рина. — Антон резко подается ко мне, обдав мое лицо мятным дыханием. — Я люблю растрепанных телочек. Надеюсь, примерочная в салоне просторная, — усмехается он, облизнувшись и хлопнув Генриха по плечу, чтобы тот трогался.

— Славно, что я не телочка, — отражаю я, больше не трепеща перед ним. Как будто отшибло весь страх.

Громов обрисовывает взглядом мое лицо и садится на место.

— Да, — соглашается на удивление просто, — тебя язык не поворачивается так называть. Не доросла. Мышь.

Уж лучше мышь — тихое, незаметное, юркое создание. Чем потно-копытное.

Ловлю на себе зоркий взор Генриха. Выворачивая со двора, то и дело поглядывает на меня в зеркало заднего вида. Бережет своего Антона Львовича. Даже мне не доверяет, всегда начеку.

— Расслабься, терминатор, — вздыхаю, откидывая голову на спинку сиденья. — Острый язычок — слабое оружие против твоего босса. А зубы у меня еще не заточены.

Антон молча усмехается и растворяется в экране своего айфона. Скроллит ленты, тапает по сенсору. В общем, отчуждается, давая мне условный максимум свободы. Из мчащейся по шоссе машины я, конечно же, выпрыгивать не намереваюсь, но стекло приспускаю, чтобы пособирать воздух ладонью, ощутить этот призрачный дух воли, подпитать слабую надежду однажды вновь расправить крылья.

— Вам в какой бутик за духами? — интересуется Генрих после получаса молчания.

Громов отвлекается от айфона, посмотрев на меня.

— «Lush»? — перечисляет Генрих. — «Новая заря»? «Парфюмер»?

— «Летуаль», — приземляю я его с вершины роскоши, занимаемой его хозяевами. — И те я в соцсетях за репост выиграла.

— Только не говорите Ксении Вацлавовне, — подшучивает Генрих, хотя даже не улыбается при этом. — Иначе Льву Евгеньевичу снова придется платить психотерапевту.

Странно, что эту женщину шокируют товары из обычных магазинов, в то время, как муж и дети убивают людей. Мне однозначно надо бежать из этой семейки. И чем раньше, тем больше шансов самой не стать пациенткой мозгоправа.

Генрих паркуется на стоянке обычного торгового центра, где среди вывесок есть нужный мне магазин. Жаль, что не портал в другой мир.

— Мне пойти с вами, босс?

— Не позорь меня, — смеется тот, выходя из машины, — терминатор.

Открыв для меня дверь, даже не удосуживается предложить даме руку, зато хватает под локоть, едва я высовываюсь на улицу.

— Мне больно, — осведомляю я его бандитское высочество.

— А ты не любишь боль? — скалится Громов. — От нее в крови повышается уровень адреналина. Реакции мозга ускоряются. Ты видишь и понимаешь больше, чем ранее, но думаешь, что слепнешь. Психологический блок.

Его тон лезет под кожу, прогрызая все ее слои. Ядовитая энергия жалит меня без пощады. А самое отвратительное, что он говорит дельные вещи. Боль увеличивает мою ненависть к нему, а ненависть убивает страх. Как правило, без страха отключается инстинкт самосохранения. Значит, больше шансов найти выход. Пусть даже рискуя.

— Что в тебе особенного? — внезапно произносит Громов. — Ты отличаешься от всех них.

— От твоих кобылок и телочек? Ты прав, я особенная. Ведь ни одна из них не какала бриллиантами.

Улыбка Громова становится шире. Чую, как его заводит моя непокорность. А ведь если с ней не перебарщивать, можно сделать своим оружием — усыпить его бдительность, втереться в доверие, ослепить.

— Ты пока тоже меня не порадовала. Удивительно, как долго в тебе задерживается жратва. Может, мышцы помассировать?

— А что, мышцы Инессы уже не приносят былого удовольствия? Атрофированы?

— Дьявол, Рина! — причмокивает Антон. — С тобой интересно играть.

— У меня не было отца, и с детства приходилось самостоятельно отбиваться от всяких придурков.

Громов больше не улыбается. Слегка ослабив пальцы, скользит ими вниз по моей руке и говорит:

— А мой папаша однажды пробил мне башку. Шрам так и остался.

Берет меня за пальцы, поднимает и подносит к левой стороне своей головы. Подушечками я нащупываю рубец в мягких густых волосах и, пожалуй, впервые в жизни радуюсь, что у меня вообще не было отца.

— Ты после этого..?

— Попал в детдом? Угум.

— Нет, я не о том. Ты после этого свихнулся?

Уголок его рта отъезжает в сторону уха.

— Ну ты и язва, Рина.

— Ты у меня на глазах хладнокровно застрелил человека. Я боюсь представить, какое это по счету твое убийство. Не думай, что душещипательная история о несчастном мальчике-сироте изменит мое мнение о тебе. Ты угрожаешь мне убийством моих близких. Я никогда не пойму тебя и не приму. Я дышу мыслью однажды сдать тебя со всеми потрохами полиции.

— А не боишься, что я сейчас же вскрою тебя, заберу кольцо, а труп выброшу в ближайший мусорный контейнер?

— Уже нет, — осмеливаюсь сказать я. — Иначе тебе придется объясняться перед Львом Евгеньевичем, как так вышло, что какая-то нищая официантка влилась в вашу семью под видом твоей невесты и крутила тобой, как хотела.

— Ты мной не крутишь, — начал злиться Громов.

— Мы стоим перед торговым центром, чтобы купить мне долбаные духи.

Он толкает меня спиной к машине, прижимает и рычит сквозь зубы:

— Провоцируешь?!

— Ты все равно ничего мне не сделаешь. Ведь тогда правда всплывет наружу и ты навсегда лишишься права на империю своего отца.

Ладонями упершись в крышу машины, он звучно втягивает воздух ноздрями, а я тем временем замечаю притормаживающий неподалеку мотоцикл. В байкере тут же узнаю майора Беркутова. Пусть я видела его во мраке ночи. Пусть сейчас он в солнцезащитных очках. Но я его вслепую