В тот же период и тоже в связи с решением вопроса о национальной церкви при Елизавете I в орбиту книгопечатания был втянут ирландский язык. В 1567 году или еще раньше королева Елизавета приказала вырезать специальную ирландскую гарнитуру для издания Нового Завета и англиканского катехизиса; но впервые она использовалась для издания «ирландской баллады» о Судном дне тогдашнего ирландского барда католического вероисповедания (1571). Как довольно часто случалось с действиями английского правительства в ирландских делах, результат весьма отличался от задуманного. Гэльские литеры отнюдь не обратили ирландцев в английскую церковь, но, напротив, стали мощным оружием в борьбе против нее и английского государства. Ирландская литература (и ирландский туризм), вероятно, справились бы лучше без обременения их шрифтом, который, хотя и смотрится весьма красиво на почтовых марках, лишь сильнее затрудняет понимание; однако не приходится сомневаться, что и здесь словолитчики и печатники приложили руку к сохранению национальной цивилизации. Противоположная судьба постигла корнский язык, ближайший родственник валлийского и ирландского; он вымер из-за отсутствия печатной литературы.

То же относится и к баскскому языку; этот любопытный пережиток старого иберийского был зафиксирован в печати с 1545 года и таким образом получил хороший шанс выжить в качестве средства коммуникации, несмотря на превосходство испанского. Каталанский язык своим выживанием также прежде всего обязан тому, что первые типографии на Пиренейском полуострове появились именно в Каталонии. Сборник стихов в честь Приснодевы Марии (1474) и перевод Библии (1478) были первыми книгами на каталанском языке. Валенсийскую Библию постигла трагическая участь; ее сожгла инквизиция, хотя скорее по националистическим, а не догматическим причинам, и единственный уцелевший экземпляр погиб в 1697 году, когда Королевская библиотека в Стокгольме пострадала от пожара.

Даже в Балтийских и Балканских странах, где экономическое и культурное влияние Германии было сильнее всего, главным следствием введения книгопечатания был национальный подъем сначала языков, а затем и литературы этих народов. Если бы литовский, латвийский, эстонский и финский языки не сохранились в печати, в течение XVI века их могли поглотить немецкий, польский и шведский, как это произошло с языками прусов, померанцев, курляндцев и других племен до них. Эстонские, латвийские и ливонские переводы сочинений Лютера, напечатанные в Виттенберге, доставлялись в Ригу и Ревель уже в 1525 году; литовский перевод катехизиса Лютера был напечатан в Кенигсберге в 1547 году; финский букварь епископа Агриколы вышел в Стокгольме в 1542 году – это были первые печатные книги на этих языках. Хотя они издавались за границей, а печать, например, в Финляндии появилась не раньше 1642 года, само их существование оказалось достаточным, чтобы сформировать основу местной литературы на балтийских языках, которая достигла международного признания в лице финского писателя Силланпяя, награжденного Нобелевской премией в 1939 году.

Судьба языков, на которых говорили германцы на окраинах Священной Римской империи, также была в большой степени обусловлена печатным станком. Нидерланды, формально вышедшие из империи уже в 1618 году, превратили свой нижнефранкский диалект в отдельный «голландский» язык, когда после первой публикации Ветхого Завета по-голландски (Дельфт, 1477) в 1523 году в Антверпене был переведен и напечатан Новый Завет Лютера – хотя в те дни оригинал был бы совершенно понятен в Нидерландах. Швейцария – до 1648 года также номинальный член германской империи – пошла по иному пути: цюрихское издание Нового Завета, вышедшее в 1524 году, близко соответствовало лютеровскому тексту, лишь кое-где было введено несколько алеманнских слов и фраз. Подавляющее большинство швейцарской литературы следовало этому примеру с тех самых пор, так что попытки поднять «швейцарский немецкий» до уровня литературного языка, которые предпринимались время от времени, не увенчались особым успехом. Самые далекие форпосты германских поселений в Европе – в Трансильвании и Балтийских странах, которые могли бы развить собственные языки так же легко, как Нидерланды, полностью оставались в орбите немецкого языка, приняв лютеровскую Библию вместе с лютеранской верой.

Предыдущие примеры уже показали, как сильно воздействовала Реформация на распространение печатной литературы на местных языках. В силу этого переводы Библии, в основном соответствовавшие лютеранской версии, играют заметную роль в книгопроизводстве XVI века на местных языках. В Германии вплоть до 1517 года, когда Лютер опубликовал свои 95 тезисов, ежегодно выходило около сорока наименований книг на немецком языке; в 1519 году их было уже 111; к 1521 году их число достигло 211; в 1522-м – 347; в 1525 году – 498. Из последних 183 были сочинениями самого Лютера, 215 – других реформаторов и 20 – оппонентов новой веры, то есть на светские предметы остается около 80 книг.

К 1500 году тридцать переводов Библии уже были изданы на местных языках (в основном на немецком, не считая известный вариант на шведском, изданный немцем в Дании), а латинских редакций Вульгаты – 94. После 1522 года каждая европейская страна получила Писание на своем языке: Нидерланды в 1523 году (Новый Завет) и 1525 году (Ветхий Завет), Англия – в 1524 году (Новый Завет Тиндейла) и 1535 году (Библия Ковердейла), Дания – в 1524 году (Новый Завет) и 1550 году, Швеция – в 1526 году (Новый Завет) и 1540—1541, Финляндия – в 1539—1548 годах, Исландия – в 1540 (Новый Завет) и 1584, Венгрия – в 1541, Испания и Хорватия – в 1543 году, Польша – в 1552—1553 годах, Словения – в 1557— 1582 годах. Румыны получили издание в 1561—1563 годах, литовцы – в 1579—1590, чехи – в 1579—1593 годах.

Укрепив «языковые стены» между нациями, печатники взялись стирать мелкие различия в речи в пределах отдельных языковых групп. Если сегодня «королевский английский» стал образцовым языком для миллионов писателей и читателей, рядом с которым диалекты Кента, Ланкашира, Нортумберленда и остальных местностей потеряли всякое значение, став бесповоротно провинциальными, Уильям Кекстон и его собратья по ремеслу могли по справедливости приписать эту заслугу себе. Именно Кекстон преодолел неразбериху среднеанглийских диалектов и на основе диалекта метрополии и Лондона установил стандарт, от которого Британия уже не отказалась.

Кекстон прекрасно осознавал, какую службу сослужил унификации английского языка. Свои доводы он подкреплял одним занимательным случаем с жительницей Кента из Северного Форланда, у которой один лондонский торговец попросил яйца – eggy. «На что добрая женщина ответила, что не говорит по-французски». И только когда другой человек попросил у нее eyren (ср. немецкое Eier – яйцо), она «сказала, что хорошо его поняла». Уинкин де Уорд продолжил этот процесс. Для своего издания Бартоломея Английского (1495) он использовал рукопись, составленную около 50 лет до того, но поменял в ней все слова, которые не вписывались в новый стандарт Кекстона. Если сравнить рукопись и печатный вариант, мы увидим, что все изменения Уинкина сохранились в языке: call и name вместо clepe, go вместо wend, two вместо twey, third вместо prickle и т. д. Уинкин таким образом первым создал то, что сейчас мы называем фирменным стилем издательского дома, который имеет приоритет над непоследовательным словоупотреблением отдельных авторов.