— Марья, я спасу тебя! Обязательно спасу! — заорал Горяй, делая своим знак тоже отходить. — Если тронешь ее, по кускам рвать стану, кишки выпущу и на кулак намотаю, слышал?!

— Больно испугался, — оскалился Любим, — волкам ли петухов бояться.

— Еще поквитаемся, — зловеще проговорил Горяй.

Оглушенные вои, хватаясь за головы, поднялись и поплелись следом за отступающими, вскоре онузцы исчезли из виду. Преследовать их никто не собирался.

Марья затихшим мышонком продолжала сидеть в лодке, поджав ноги.

— А вот теперь и слюбиться можно, — озорно подмигнул ей Любим, отряхивая от песка затоптанную ногами свитку.

— С козой пойди полюбись, — огрызнулась Марьяшка, выпрыгивая из дощаника.

— Вот так дочь посадника благонравная, а такие-то речи срамные ведет! — веселился Любим. — А ежели б я сейчас в камыши завернул, далась бы, а? — продолжал он донимать девчонку.

Ничего не ответив, Марья с горделивым видом побрела к стану. Подхватив сапоги и меч, Любим поспешил следом.

— Слушай, курица, а я вот не понял: ты меня от Горяя спасти хотела или Горяя от меня?

Марья продолжала с осанкой княгини ступать по траве, припечатывая ее мокрыми лапотками.

— А я бы с тобой слюбился, чай, Ярополка не хуже, уж знаю, как ладушку приласкать, — обнаглев, шепнул ей на ушко Любим.

— Думаешь, о брате припомнил, так можно гадости мне всякие срамные шептать! — сразу взвилась Марья. — Я к другим полонянам за тын пойду, со всеми буду. Я те не полюбовница, чтобы меня в шатре своем держать!

— Где хочу, там и держу.

— Вот Василько объявится, я ему все о тебе, охальнике, выложу. Он тебе ребра-то переломает!

— Этот сможет, — ничуть не обидевшись, подтвердил Любим.

— То-то же, — надменно кинула Марья через плечо. — Дай хоть весточку о брате родителям передать, — вдруг повернувшись, совсем другим просительным тоном вымолвила она, — хоть чем-то их порадовать.

И эта Марья была совсем другой, неизвестной Любиму — нежной, мягкой, беззащитной. И даже серые глазищи теперь были совсем не льдинками, а теплыми, лучистыми, как нагретые летним солнцем камешки.

— Передам, — смутившись, кашлянул в кулак Любим.

— Благодарствую, — прошептала она, опуская глаза.

В полном молчании они дошли до стана. Тот гудел как рой пчел. Владимирские вои перетаскивали на камышовые настилы убитых — и своих, и тех, что не успели забрать онузсцы; раненых укладывали, не разбирая свои или враги, под широкий навес вдоль тына. Марьяшка кинулась было к раненым, но Любим одернул ее:

— Нечего тебе тут смотреть, без тебя разберутся, — и опять отправил ее в ненавистный шатер.

Воевода подозвал Щучу:

— Сказывай.

Главный сыскарь виновато шмыгнул носом:

— Спасибо Марье Тимофевне, что сбежать надумала. Коли б ее не кинулись искать, так проглядели бы. Одни из леса как лешаки вынырнули, да так скрытно, что дозорные не приметили, другие с полуночи камышом крались. Не думал, что они так-то могут.

— А следовало думать! Чай, голова на плечах имеется? — накинулся на беднягу Военежич. — Я ж тебе говорил — дозоры усиль.

— Так я и усилил, да те ж местные, им каждая травинка кланяется.

— Травинка им кланяется, — передразнил воевода, — а тебе значит не кланяется? Сколько наших побили?

— Пятерых, Путша еще живой, но тоже не жилец, спаси Бог, — Щуча перекрестился. — Остальные наши ранены не крепко — у кого руку помяли, кого оглушили немного, отойдут. А онузцев, тех что свои забрали, пересчитать не успели, я четверых приметил, а трое мертвые вон лежат, раненых их шестеро. Один тяжелый.

Любим заметил, что к ним, широко размахивая руками, идет Якун.

— Только этого не хватало, — в сердцах проронил воевода.

— Да уж, хребет сейчас прогрызет, — поддакнул Щуча.

— Я не понял, вы как войско онузское проморгали? — еще не успев подойти, уже издалека приступил сотник.

— Ничего мы не проморгали, — деланно разобиделся Щуча, надувая щеки. — Заметили, сигнал подали, отбили. Все как надо. Чего еще?

— К стану ворога не надо было допускать, вот чего! Исполчиться как следует успеть, вот тебе еще «чего»! А воеводу вашего чуть на берегу не убили, пока он с девицами купался, — при этом Якушка с издевкой ухмыльнулся в сторону Любима. — Прикрывать надо было, вот еще «чего»!

— Чай, я не малое дитя, чтобы меня прикрывать, — буркнул Любим. — отбили, и ладно.

— Ладно?! Если так каждое утро нападать станут, от войска ничего не останется. Говорил же –

Говорил же — на приступ, зажать их в граде, чтобы и носу высунуть не смели.

— Сколько потеряли? Четверых? А сколько бы погибло при осаде? Да уж не четверо.

Якун еще долго ворчал, но Любим привычно пропускал пустое бурчание мимо ушей.

— Узнай, — обратился он к Щуче, — каким путем крались, дозоры туда. Да дозорных половчее. Яшку с Могутой ко мне.

«Не правильно я все продумал, менять задуманное надо. Нельзя местных злить, сильнее они, чем я мнил. За ночь такой наскок смогли организовать! Злись, не злись, а в одном Якун прав — если понемногу щипать будут, ослабнем».

Поспешно прибежали десятники.

— Людей в заложники по вервям не хватать. И этих с достатком.

Якун что-то хотел возразить, но Любим отстранил его властным жестом, и тот смолчал.

— Их мертвых отослать в град.

— На чем? Лодки порубленные, — напомнил Могута.

— На плотах сплавьте. В град выслать весточку: если пришлют попа, наших отпеть, и знахарку для раненых, есть у них там такая Брониха, то мужатых баб к мужьям и детишкам отпустим, оставим только девок и отроков.

— Да ты, воевода, с ума сошел! — горячо возмутился Якун. — Ты им слабость свою показываешь, напали, и на задних лапах перед ними запрыгал. Теперь обнаглеют, так и будут лезть. Да и как заложников отпускать, их и так мало?!

— Силу им свою мы показали, — терпеливо начал объяснять Любим, — дважды показали. Заложников у нас достаточно, все родовитые, одна дочь посадника чего стоит. Пусть бояре поразмыслят, стоит ли Ярополк их детей.

— А если им плевать, новых народят. Все зря?!

— Да быть того не может, — не утерпел и вмешался Яков, муж сорока лет, имевший дома десятерых по лавкам, — каждую кровиночку жалко.

— Чем дольше стоим, тем больше верви объедаем, — в другую сторону повел Любим. — Скоро простые смерды и без заложников взвоют и сами Ярополка искать кинутся. Подождать малость надо.

— Здоров ты ждать, я погляжу, — сплюнул на землю Якун и сердито зашагал прочь.