соврал. Спящего не тревожат годами. От меня требуют информацию. Регулярно, много. Каждый раз, корябая шифровку, я приближаю свой смертный час. Информация используется, иногда – во вред рейху, и однажды какой-то чин в гестаповской контрразведке сделает нехитрый вывод: работает крот.

Дальнейший сценарий известен. Очерчивается круг людей, допущенных к определённой информации. Пока я мелкий, круг этот широк. Но постепенно вырасту, коль за меня хлопочет фон Валленштайн. И вычислить крота не составит труда.

Однажды попавшие под подозрение получат известие, требующее незамедлительных действий, каждый – особое. Скажем, что через неделю в Одессе на Приморском бульваре посланник Троцкого встретится с главарём подполья, чтобы обсудить покушение на товарища Сталина. Он будет одет… например, в серый пиджак и шляпу. Потом серенькая старушка, кормившая крошками голубей у памятника Ришелье, сообщит по линии абвера, что целый день озабоченные люди в штатском хватали близ Потёмкинской лестницы всех мужчин в пиджаках и шляпах. Если дезу про эмиссара Троцкого скормили лично мне, то стальные браслеты моментально украсят мои запястья… Но беда приходит совсем с другой стороны. Под покровом тьмы, как тать в ночи.

Будильник спит со мной как женщина, под одним одеялом, чтоб не гремел на всю мансарду. Он тормошит меня в четыре часа. Бью по кнопке, иначе через тонкую перегородку железный петух разбудит соседей. Минута нужна для прогрева ламп.

Ночной эфир на коротких волнах полон звуков. В наушнике пищит, трещит, щёлкает, далёкая музыка перебивается морзянкой.

Наконец, нужная волна. Последовательность цифр необычно короткая. Я торопливо чёркаю карандашом. Цифры повторяются.

Сейчас буду выглядеть как настоящий идейный нацист, в пятом часу утра раскрываю «Майн Кампф» двадцать восьмого года издания и внимательно рассматриваю гитлеровскую нетленку. Первая цифра – номер страницы. Вторая – номер строки. Как несложно догадаться, третья означает номер буквы в строчке. Получается полная тарабарщина, последний рубеж защиты перед въедливым взломщиком шифров. «А» с двумя точками наверху, мудро обзываемая «умлаут», стоит на втором месте в немецком алфавите, пишем «Б». «D» занимает пятое, соответственно – «Д» и есть. Метод шифрования надёжный, но громоздкий, в итоге на листике образуется единственная строка. Но какая! Остатки сна и лени сдувает словно штормом.

«ДЕМИС ПАРИСУ ВАС ВЫДАЛ ПРЕДАТЕЛЬ УХОДИТЕ»

Руки, сжигающие бумажку, нервно вздрагивают, я нешуточно обжигаюсь. У шпионов железные нервы? Плюньте в лицо придумавшему эту глупость!

Провал. Конкретный, качественный. Шах и мат одним ходом.

За окном брезжит ранний летний рассвет. Виски буравит раскалённый гвоздь. Головные боли досаждают реже, и то – если сильно нервничаю. Не слышно ни тормозов автомобилей гестапо, ни грохота сапог по лестнице. Нужно бежать налегке в одну из явочных квартир, оттуда ждать эвакуации в Союз. Тем более Парис, согласно гомеровской «Илиаде», бегал весьма недурно. Правда, кончил плохо.

Беру себя в руки в прямом смысле слова – обхватываю плечи. Приступ мигрени постепенно отпускает, возвращается ясность в мозгах.

Старые контакты ИНО ГУГБ, опиравшиеся на Коминтерн, оборваны или засвечены. Если у меня и есть шанс спастись, то лишь пробравшись в советскую дипмиссию в надежде, что сограждане вывезут из рейха в багажнике посольской машины. Реалистично? Вариант отметается.

Далее, если гестапо пасёт старые явки ИНО, а уж за входом в посольство СССР оно наблюдает непременно, то моё появление означает: вот он я, советский нелегал, вяжите, пока тёплый.

Не хочу.

Или это провокация со стороны своих же? Радиограмма может быть проверкой – выполню ли приказ или сорвусь в неизвестность, опасаясь ареста в Москве.

Наконец, есть ещё одна возможность, умозрительная, маловероятная. Но я обязан её отработать. Естественно, до утра не могу уснуть. Появляюсь на службе в отвратительном настроении и в первую же паузу сбегаю, чтобы проведать своего покровителя.

– Да, Тео. Слышал про московского перебежчика. Это тот самый капитан, что допрашивал нас в Казани. Чеботарёв.

Граф очень недолго влачил существование штатского партийного функционера. Чёрный китель с нарукавной свастикой туго обтянул его торс, несколько дряблые щёки легли на воротник табачно-коричневой рубашки. В петлицах две руны «зиг», на другой – четыре квадратика. Штурмбаннфюрер Главного управления имперской службы безопасности заполучил отдельный кабинет в здании СД на Принц-Альбрехтштрассе и непонятные мне полномочия. Готов побиться об заклад – не самые маленькие.

Я стараюсь не показывать волнения. Боюсь поверить, что самый дерзкий план вырваться из ловушки обретает право на жизнь.

– Не откажусь увидеться с ним ещё раз.

– Естественно. Ему я обязан самыми неприятными минутами в жизни. Но есть несколько сложностей. Во-первых, он отказывается идти на контакт и пытается совершить сделку с англичанами.

Сердце колотится тысячей ударов в минуту. От дальнейших слов и решений зависит… Всё!

– Осмелюсь предположить, ему не сделали правильного предложения. Он по-прежнему в Швейцарии?

– В Берне. С ним пытался разговаривать военный атташе, совершенно безуспешно. Хочешь попробовать? Понимаю. Но есть вторая трудность, на этот кусок пирога раскрыла рот наша контора. Бригаденфюрер не поймёт, если привлеку абвер.

Мои мозги работают на триста процентов. Если Чеботарёва укроют британцы, через какое-то время от них последует вербовочное предложение. Вряд ли МИ-6 выдаст меня немцам. Но если его просто выкрадут или возьмут в оборот эсэсовцы…

– Вам виднее… Но СД, как мне кажется, имеет право привлечь к операции кого угодно, хоть гражданского, хоть военного.

– Это мысль, – он водружает на нос очки, отчего его лик под грозным портретом фюрера становится чуть ли не домашним. – Я ещё раз изучу рапорт из Берна и буду рекомендовать твоё участие. Справишься?

– Так точно. В Чехословакии же не подвёл!

– Теодор, мальчик, нам мало, чтобы большевистская агентура не уплыла к англичанам. Ликвидировать перебежчика просто. Нужна информация. В идеале – сам Чеботарёв, доставленный в Берлин и готовый рассказать всё до последнего слова.

Обрывки складываются в рисунок.

– Мне нужна группа из абвер-2! Пусть от СД с нами едут офицеры, командуют операцией. Обещаю отдать им всю славу!

Покровитель откровенно смеётся. Сейчас, подобревший, пополневший, в чуть запотевших круглых очках, он похож на доброго дядюшку, что отбивается от слишком настырного племянника.

– Славы никогда не бывает много. Поэтому не разбрасывайся ею заранее. Тихо! – он решительным взмахом руки пресекает мои дальнейшие уговоры. – Сказал же: изучу и рекомендую. Свободен, ефрейтор!

– Есть! – я щелкаю каблуками и выписываю строевой поворот кругом.

Карты сданы. Остаётся только ждать. Многострадальная тётя Эльза получает телеграмму, что племянник пробует спасти семейную фирму от банкротства.

На второй день я готов радоваться малому – что ещё не арестован. По пути домой проверяюсь с особым тщанием. Пусто, слежки нет. В квартирке скрупулёзно исследую тайные волоски-закладки. Пропал лишь один, что скорее похоже на дело рук фрау Магды, убирающей у меня два раза в неделю. В вещах никто не рылся.

В припадке параноидальной подозрительности обыскиваю квартиру. На занятиях по спецтехнике нам показывали крошечные микрофоны, не больше сливы по размеру, портативные диктофоны и фотокамеры для тайного подслушивания и подглядывания. Ничего не нахожу. С чувством облегчения и даже некоторого разочарования обнаруживаю, что никого не интересую.

Эфир наполнен морзянкой и тресками, не имеющими ко мне отношения. Радио присоединилось к заговору молчания.

Следующий день. Группа обер-лейтенанта Лемке получает приказ собираться на спецзадание в Польше. Не в Швейцарии. Я готов лезть на стену.

На четвёртый день в перерыве курю в конце коридора Абверштелле, рядом отирается Лемке. Слышу чеканный топот. С противоположной стороны