кожаных сиденьях рекордно коротки: и эсэсовский, и абверовский начальники боятся спугнуть удачу. Дитман охотно извлекает из-под приборной доски толстую пачку рейхсмарок, отсчитывает тринадцать тысяч, чуть больше затребованных пяти тысяч американских. Как только деньги в сумме, мной никогда не виданной, меняют хозяина, эсэсовец рявкает:

– Фамилия?

– Фёдор Зусман, атташе советского посольства в Берлине. Резидент разведки Генштаба под дипломатическим прикрытием.

Вижу кислую мину на лице плательщика. Ещё бы, и без того известно, что советский МИД – сплошь крыша ИНО и военных. Информация стоит бутылки коньяка, но не ефрейторской зарплаты за два года. Вся комбинация висит на волоске. Если начнутся разговоры, между делом промелькнёт моя связь с НКВД… И я, будто со стороны, слышу свой голос, произносящий жуткие слова:

– Давай нормального агента-нелегала. Настоящую русскую грязную свинью.

Он называет псевдоним, фамилию, имя, адрес, режим связи, текущее задание. Лемке тщательно записывает. Дитман едва скрывает торжество, хоть информация ещё не проверена.

Я молюсь Богу, в которого не верю. Сделай так, чтоб раскрытый предателем сотрудник уже получил радиограмму с приказом бежать.

Или не получил. Потому что его нет в списке, спущенном из Москвы. Тогда я его убил.

Если бы не вмешался или ситуация вышла бы из-под контроля, Чеботарёв выдал бы данные немцам, включая этого человека. Добровольно, за деньги. Или после интенсивного допроса. Но это предположение. А тут – свершившийся факт. Моими руками уничтожен советский разведчик, чисто из низменного инстинкта самосохранения. Да, кого-то спасу, если удастся заткнуть рот перевёртышу, наверное, многих, быть может, десятки. Не оправдание, ведь в первую очередь думал о себе.

Сколько же ещё народа я убью, чтобы просто выжить? Сколько раз пожму руку мерзавцам, достойным только пули в лоб?

Перебежчик назначает встречу на завтра и ретируется. К нему прилипает топтун из штата местной абверовской резидентуры, мы покидаем место рандеву.

В отеле два лидера препираются, а я лишний раз убеждаюсь, насколько невозможная вещь – объединение в одной опергруппе человечков из противоборствующих ведомств. Ordnung muss sein, должен быть порядок, и самое время его навести. Например, исключив из дела одного из спорщиков.

Очень сложно рассчитать, например, если кёльнер несёт компании четыре бокала пива, кому какой достанется. Обер-лейтенант невероятно облегчает мне задачу, заказав в обслуживании диетический кефир. Добавить туда щепоть бесцветного порошка не составляет проблемы.

Непьющий человек своей несгибаемой трезвостью способен разрушить общество любителей опрокинуть. Но именно он после кефира вдруг перегибается в талии, будто перебравший. Теперь офицер больше похож на труп, а не птицу-падальщика.

– Дерьмо…

– Язва? – участливо придвигаю к начальнику саквояж с походным набором лекарств, хотя прекрасно знаю истинную причину боли. Такую химию в кефире и здоровый человек не выдержит.

– Она! Зулус… ох, как режет… Вызови врача с обезболивающим.

Когда Лемке затихает, по самые гланды накачанный морфием, старшим в компании по линии абвера становлюсь я.

– Герр унтершарфюрер! Позвольте спросить: подтверждена информация русского?

– Жду с минуты на минуту, ефрейтор. У вас сомнения?

– По поводу первого агента – нет. Но я знаю этот сорт людей. Он торговался со мной, предлагал процент, если помогу заключить сделку на выгодных условиях. Наконец, угрожал обвинить в шпионаже меня или кого-либо из моих близких.

– Подонок…

– Именно, герр унтершарфюрер. Но я не успел рассказать самое главное, пока Лемке не схватился за пузо.

– Интересно. Что же?

– Большевик намерен, взяв деньги, бежать в Англию.

Эсэсовец выстреливает нецензурную тираду, яркую, но неестественную, будто старательно заученными словами ругается школьница.

– В России все такие – рвачи? Ваш Чеботарёв, часом, не еврей?

– Он не мой. И прошу больше не упоминать о миссии в России.

– Извините, – смущается Дитман. – Но что же вы предлагаете?

– То же, что сделал со мной абвер по прибытии с холода в Германию. Прогулку в лес и интенсивный допрос.

– Но как мы его вывезем в рейх через границу? Вы сумеете допросить… без явных следов?

Чтобы человек не напоминал свиную отбивную? Это не понадобится.

Рассказываю о своём недолгом опыте по пересечению границ. Как бы слабо они ни охранялись, пограничники проверяют документы, спрашивают пассажиров, просят открыть багажник. Ровно так же суетились швейцарцы. Если Чеботарёва заправить наркотиками, как только что Лемке, возникнут неприятные вопросы… Нам нужно светиться перед полицией?

– То есть вы…

– Вытащу из него всё, вплоть до цвета трусов его бабушки. Дюбель! Нужен грузовик с местными номерами, тентованный. Оформишь?

– О чём речь… Виноват! Будет исполнено.

– Что немаловажно, ваш грубый метод, Зулус, сбережёт крупные деньги из оперативного фонда.

Мне показалось или бледная немощь хочет спереть их?

– Герр унтершарфюрер, не могли бы вы взять из банка тысяч двадцать пять? Видом денег нужно усыпить бдительность нашего, так сказать, делового партнёра.

Мне безумно жаль неизвестного разведчика, днём принесённого в жертву. Чеботарёва – ни капельки. С каким удовольствием увидел бы в кузове грузовика и Слуцкого!

Глава 15. Пейзажи

Наверно, если бы дядюшка был вдвое моложе и не приходился родственником, Элен влюбилась бы в него. Никто и никогда не предугадывал её желания столь быстро и точно. Некоторые – что даже не успели до конца оформиться в её белокурой головке.

Уикенд в Швейцарии, несколько, правда, затянувшийся, дал начало целой серии живописных полотен. Молодая художница напоминала скупца, которому сказали: что утащишь, то твоё. Она пыталась унести всё очарование местных пейзажей – в фотоснимках, в законченных картинах, в набросках, просто в памяти.

Рейнский водопад со стороны замка Лауфен потряс её энергетикой гремящей воды. Подобравшись к самому краю потока, девушка уронила в него щепку, и деревяшка унеслась в водоворотах. Так же кипит Европа в предчувствии бурных событий, о которых постоянно твердит дядя. И судьба Элен непонятна, её подхватит и увлечёт за собой людская река.

Она улыбнулась. Родители уговаривают вернуться в Лондон. Там всё неизменно, разве что с каждым годом больше авто на улицах да станций подземки. Остаться в стороне от потока, замкнувшись в семейном кругу, – что превратиться в замшелый камень на берегу.

Нет уж. Немцы хоть и провозглашают лозунг домохозяек Kinder, Küche, Kirche, он уходит в историю. Дети, кухня и церковь – только для тех ограниченных фрау, что не желают ничего больше. Конечно, при Гитлере упала безработица, выросли заработки, миллионы женщин имеют возможность сидеть дома и рожать. Но столько других путей!

Элен восхищалась Ханной Райч, её рекордными перелётами. Как бы ни была важна авиационная техника, необходимо невероятное мужество, чтобы взлетать ввысь на хрупком сооружении из проволочек и ткани! Это не дирижабль, где работает целый экипаж. Лётчица-рекордсменка может рассчитывать только на себя.

Некоторое разочарование в Германии вызвали молодые люди. Наследники титулов ушли в тень, в общении со сверстниками не принято больше выпячивать приставку к фамилии «фон». Национал-социалистическая рабочая партия слишком увлеклась возвышением простых парней из народа. Эти истинные арийцы, они же – белокурые бестии, при ближайшем рассмотрении оказались обыкновенной деревенщиной, переполненной сознанием собственной значимости. Узнав, что собеседница – англичанка, тотчас перескакивали на покровительственный тон. Конечно, английская нация тоже входит в арийскую расу, но не то, не то… Элен пресекла попытки к сближению с подобными типами, когда один из кандидатов в ухажёры на полном серьёзе взял линейку обмерить ей череп, уши