Если взять жёлоб, запустить в него медные шары, другим таким жёлобом накрыть, то сверху по этим шарам любую тяжесть перетащить можно… Я про Гром-камень думаю… Как считаете, Денис Иваныч?

Фон-Визин рассмеялся.

— Ну, брат, нашёл советчика! Как Англию с Францией примирить, и при том ни с кем из них не поссориться, я, быть может, тебе и присоветовал… А вот насчёт шаровой механики твоей — уволь, мозги не в ту сторону повёрнуты…

Андрей опять притих.

— Здесь надо всё точно рассчитать… Я домой тотчас пойду… Скажите, сделайте милость, Петру Иванычу… Мне начертить всё надобно…

— Ступай, ступай… — Посерьёзнел Фон-Визин. — На Пасху — грех работать, но Господь простит, он нам вдохновение редко посылает…

Андрей почти убежал, думая о своём.

А Пётр Иваныч, проталкиваясь сквозь толпу в поисках племянницы, вдруг увидел Фальконета, за которым плёлся хмурый Ласкари.

— Христос воскрес, господа! — Зычно приветствовал их Мелиссино.

Фальконет даже вздрогнул, но обрадовался.

— Никак не могу запомнить, как по-русски отвечать надобно…

— Воистину воскрес! И ещё трижды целоваться… — Засмеялся артиллерист.

Фальконет с удовольствием облобызал его.

— В этом мы, французы, с русскими похожи — обожаем целоваться…

— Это нас, хлебом не корми… — Мелиссино приложился и к щекам Ласкари. — Не встречали вы племянницы моей? Всё рядом была, на всех качелях перекаталась, а тут народ в балаган повалил, она и потерялась…

Ласкари вдруг оживился.

— Дозвольте, Пётр Иваныч, мне её поискать… Непременно найду!

Мелиссино недоверчиво покачал головой.

— Смешит меня уверенность Ваша, да попробуйте… Мадемуазель у нас — девица особенного склада: как пропадёт — так ищи ветра в поле! Тогда сыщется, когда сама пожелает…

— Я найду, вот увидите…

— Ну, так ступайте, коли есть охота… А мы тут погуляем… Праздник, я чай, спешить некуда…

Но ушёл Ласкари не сразу. Почти не прислушиваясь к разговору, он всё топтался за спиной у Фальконета, и, улучив момент, незаметно вложил в карман его кафтана какое-то письмо. Движение его руки не ускользнуло от глаз внимательного Фон-Визина. Увидев краешек листа, аккуратно вставленного в карман ваятеля, Денис Иваныч очень удивился, но, повернувшись к Ласкари, спросить ничего не успел — того и след простыл.

Тем временем Дарья Дмитриевна благополучно выбралась из толпы, отхлынувшей от балагана. Она не замечала давки, она была просто потрясена увиденным на представлении. Тут-то её и схватил за руку Ласкари.

— Дарья Дмитриевна! Христос воскрес! — Он попытался её обнять.

— Вы что, шевалье, совсем спятили?

— Простите великодушно, но меня только что Ваш дядюшка русским обычаям учил. Он Вас по всем Качелям ищет… И меня послал за Вами…

— Так ступайте к нему, скажите, что не нашли меня…

Ласкари обиделся или сделал вид, что обижен.

— Так от чего же сразу — «ступайте»! Неужто у Вас для меня и слова доброго нет? Ведь сегодня праздник…

Дарья Дмитриевна смотрела на него задумчивым, пристальным взглядом.

— А скажите, шевалье, Вы представление в балагане видели?

— А зачем? Я не столько русский язык знаю, чтобы речи простолюдинов понимать… Да и скучно это всё…

— От чего же скучно? Мне очень весело было… А если правду сказать, то мне Вас теперь просто жалко…

— Жалко? У меня что — руки или ноги нет? Или я в голову ранен, не понимаю, что делаю?

— Это уж точно не так — Вы отлично понимаете, что делаете…

Сколько времени длилась бы ещё их перепалка — неизвестно, но тут они столкнулись со всеми остальными, и радушный хозяин Пётр Иваныч повёз всех к себе на праздничный обед.

— Для Вас, Денис Иваныч, специально Ваши любимые пятислойные пироги пекутся… — Особо пообещал он Фон-Визину.

Тот нисколько не смутился: об его страсти к пирогам по Петербургу ходили легенды.

— Ох, и люблю поесть, грешен… Это меня и погубит непременно…

Обед прошёл весело, только Дарья Дмитриевна была задумчива и рассеянна, то и дело исподтишка поглядывая на Ласкари с каким-то странным интересом. Андрей тоже к обеду не вышел, хотя Пётр Иваныч дважды посылал за ним. Лакей вернулся с извинениями, сказал, что Андрей сидит перед какими-то чертежами, всё пишет, да считает. От него отстали.

Фальконет и Фон-Визин, явно переевший пирогов, возвращались домой в одной карете. Ласкари ехал впереди верхом, предпочитая свежий весенний ветер духоте закрытого экипажа. Ещё в вестибюле, одеваясь, Фальконет, наконец, обнаружил подкинутое им письмо, быстро прочитал его и страшно расстроился. Теперь, сидя в карете рядом с добродушным Денисом Иванычем, которого мучила изжога, он изнывал от желания поговорить с ним об этом.

— Кто-то подложил мне в карман это гадкое письмо… Это уже третье письмо в подобном роде… — Протянул он листок Фон-Визину. — Хотите прочитать?

Но тот только сочувственно взглянул на него и покачал головой.

— Увольте… Я не любопытен…

Фальконет вздохнул.

— Мне не с кем поделиться… Прочитайте, Денис Иваныч…

— Коли так, извольте, я прочту…

Фонарь на карете светил достаточно ярко, текст письма, написанного явно изменённым почерком, был отлично виден.

— Писано по-французски, но слова некоторые употреблены неверно… И подписи нет… — Покачал головой Денис Иваныч. — Не огорчайтесь слишком, профессор Фальконет… Сочинение это писано при восхождении какой-нибудь злой планеты, в те дни, когда бесятся собаки… Так нелепо врать не всякому удаётся…

— Не понимаю, чем я не угодил своим недоброжелателям? Генерал Бецкой делает мне честь, искренне меня ненавидя. На бедную мадемуазель Колло клевещут так же, как и на меня… Какие-то самозванцы приписывают себе её работы…

Денис Иваныч не ответил, задумался надолго, не зная, как помочь бедному ваятелю, и уж вовсе не понимая, зачем понадобилось хитрому греку писать подмётные письма подобного рода.

— А скажите, профессор Фальконет, хорошо ли известен Вам помощник Ваш, шевалье де Ласкари? — осторожно спросил он, давно перестав икать.

Фальконет рассеяно пожал плечами.

— Наши отношения связаны только работой… Он следит за нашим делом, всё знает, во всём помогает… Это один из самых умных и деятельных людей, состоящих при генерале Бецком. Но я не живу с ним в особенной дружбе, он слишком молод и скорее годится в друзья Вам, чем ко мне…

— Мошка — крошка, а кровь человеческую пьёт… — хмыкнул про себя Денис Иваныч, поглядев в окно на смутный силуэт всадника, сопровождавшего карету.

Ещё одно лето прошло в трудах… Но война мышей и лягушек продолжалась. Ласкари исправно играл роль посредника: как он старался выразить сочувствие и понимание такому вздорному, неуживчивому, но бесконечно одинокому ваятелю! Как тонко поддакивал Бецкому и незаметно руководил интригой — то перескажет нелестное высказывание Фальконета о генерале, то, будто случайно, вспомнит об очередном письме ваятеля к императрице… А что до императрицы…