ремеслом, которому смогут себя посвятить после выпуска». На кирпичном станке ежедневно изготавливалось по двадцать тысяч кирпичей, которые после ложились в фундамент домов – и больших, и маленьких – по всему округу Джексон. Ежегодная выставка рождественских фонариков, которую подготавливали и проводили сами ученики, собирала гостей из самых отдаленных городков. Каждый год газетчики присылали сюда репортера.

В 1949 году, когда и была отпечатана брошюра, школу переименовали в честь Тревора Никеля, реформатора, который за несколько лет до этого прибрал школу к своим рукам. Мальчишки любили говорить, что школу переименовали из-за того, что их жизнь и пяти центов не стоит[4], что, конечно же, не так. Временами, проходя мимо портрета Тревора Никеля, висевшего в холле, трудно было отделаться от мысли, что хмурится он оттого, что догадывается, о чем ты думаешь. Точнее, даже так: потому что он знает, что ты знаешь, о чем он думает.

Когда в лазарет заглянул парнишка со стригущим лишаем, который тоже жил в Кливленде, Элвуд попросил его занести что-нибудь почитать, и тот выполнил просьбу. Притащил ему стопку потрепанных научных книжек, из которых по случайному совпадению можно было составить целый курс по древнейшим могущественным силам и узнать о столкновении тектонических плит, образовании горных хребтов, взмывающих к самому небу, о вулканической активности. О той гигантской энергии, что бурлила в недрах земли, формируя мир над собой. Это были толстые тома с яркими иллюстрациями, огненно-красными, так контрастировавшими с мутной, туманной серостью палаты.

На второй день своего пребывания в лазарете Тернер достал из носка лист бумаги, сложенный в несколько раз, высыпал себе в рот его содержимое и спустя час заголосил. Доктор Кук подскочил к нему, и Тернера вырвало прямо ему на ботинки.

– Я же тебе говорил: рот на замок, – отчитал его доктор Кук. – От здешней еды тебя снова тошнить начнет.

– А что же мне тогда есть, мистер Кук?

Доктор нахмурился.

Когда Тернер закончил вытирать за собой рвоту, Элвуд спросил:

– Разве от этого живот не болит?

– О, еще как, дружище, – признался парень. – Но на работу завтра совсем неохота. Кровати тут бугристые до ужаса, но, если знать, как улечься, можно неплохо так вздремнуть.

Таинственный пациент за ширмой тяжело вздохнул, и Элвуд с Тернером от неожиданности даже подскочили. Как правило, он лежал тихо – и порой они вовсе забывали о его существовании.

– Эй! – позвал Элвуд. – Эй, слышишь меня?

– Ш-ш-ш! – шикнул на него Тернер.

В воздухе повисла тишина.

– Иди глянь, – велел Элвуд. Наконец он начал приходить в себя и сегодня чувствовал себя лучше. – Посмотри, кто это. Спроси, что с ним.

Тернер взглянул на него как на помешанного.

– Не буду я спрашивать, еще чего!

– Слабо, да? – спросил Элвуд. Так подначивали друг друга мальчишки с его улицы по пути домой.

– Черт возьми, а я почем знаю, кто там! – воскликнул Тернер. – Может, только заглянешь туда, и придется с ним местами меняться! Как в страшилках про призраков!

В тот вечер медсестра Уильма задержалась на работе: она все читала мальчишке за ширмой. Читала какой-то библейский псалом, и тон у нее был под стать божественным славословиям.

Кроватей на всех не хватало. Сюда поместили никелевцев, пострадавших от некачественных консервированных персиков. Они спали вповалку, валетом, испуская газы и урча животами. На сбившихся простынях. Черви, испытатели и прилежные пионеры. Раненые, заразные, симулянты и честные пациенты. Паучий укус, перелом лодыжки, потеря фаланги пальца, застрявшего в погрузочной машине. И да, посещение Белого дома. Теперь, когда ребята знали, что Элвуд тоже там побывал, они перестали его чураться. Он стал одним из них.

Когда смотреть на новые штаны, висевшие на стуле у кровати, стало невыносимо, Элвуд сложил их и спрятал под матрас.

Огромный радиоприемник, стоявший в кабинете доктора Кука, не смолкал целыми днями, соревнуясь в громкости с шумом из мастерской, расположенной по соседству, – визгом электропилы и лязгом металла о металл. Доктор считал, что радио оказывает на никелевцев благотворный эффект; а вот медсестра Уильма не понимала, зачем их баловать. В эфире крутили «Завтрак с Доном Макнейлом», проповеди, мыльные оперы, которые любила слушать бабушка Элвуда. Беды белых из радиошоу прежде казались далекими, они будто бы доносились из чужой страны. Теперь же оказались не дальше Френчтауна.

Впервые за многие годы Элвуд снова услышал «Эймоса и Энди». Обычно бабушка выключала радио, как только начиналась эта программа, щедро сдобренная малапропизмами[5] и сценками унизительных злоключений. «Белые любят такое, но нам вовсе не обязательно это слушать», – говорила она. Гарриет обрадовалась, прочитав в «Дефендере» новость о том, что программу сняли с эфира. Но ее старые эпизоды – эти радиопризраки – еще крутили на местной станции, расположенной неподалеку от Никеля. Ни у кого не поднималась рука переключить повторы выпусков, и все хохотали над ужимками Эймоса и Кингфиша – и белые мальчишки, и черные. «Макрель пресвятая!»[6]

На одной из волн временами проигрывали мелодию из «Шоу Энди Гриффита», и Тернер насвистывал ей в такт.

– А ты не боишься, что по твоему беспечному свисту они поймут, что ты симулируешь? – спросил как-то Элвуд.

– Ничего я не симулирую – стиральный порошок та еще мерзость, – возразил Тернер. – Но это мой выбор, никого другого.

Какой глупый ответ, подумал Элвуд, но промолчал. Мелодия из шоу вертелась у него в голове, и он бы тоже промурлыкал что-нибудь или просвистел, но ему не хотелось выглядеть повторюшкой. Песня эта отождествлялась с крошечным островком безмятежности, оторванным от всей остальной Америки. Никаких тебе пожарных шлангов и национальной гвардии. Элвуд вдруг поймал себя на мысли, что в маленьком городке Мэйберри, в котором разворачивается действие сериала, ни разу не упоминался ни один негр.

Диктор объявил, что Сонни Листон скоро сойдется в поединке с восходящей звездой по имени Кассиус Клей.

– Это еще кто такой? – спросил Элвуд.

– Ниггер какой-то, которого скоро отправят в нокдаун, – отозвался Тернер.

В один из дней Элвуд уже было задремал, как вдруг его буквально парализовал раздавшийся рядом звук – точно китайские колокольчики, звякнули ключи. Спенсер заглянул в палату поговорить с доктором. Свист кожаной плети, полоснувшей по потолку, перед тем как обрушиться вниз, так и стоял в ушах Элвуда… Но старший надзиратель ушел, и комнату снова наполнили звуки радио. Элвуд вспотел так, что его простыни стали влажными.

– И так со всеми, да? – спросил он у Тернера после обеда.

Медсестра Уильма раздала ребятам – сначала белым – сэндвичи с ветчиной и разбавленный виноградный сок.

Хотя этот вопрос на Тернера как с неба свалился, он сразу понял, о чем идет речь. Он подкатил поближе на своей каталке, пристроив еду у себя на коленях.

– Ну нет, не всех так отхаживают, как тебя, – сказал он. – Я вот никогда там не бывал. Мне только разок пощечину влепили за курение.

– У меня адвокат есть, – сказал Элвуд. – Наверняка он что-нибудь придумает.

– Да тебе, считай, повезло, – сказал Тернер.

– В смысле?

Тернер шумно допил остатки сока.

– Например, уводят тебя в Белый дом, и больше нам уже никогда не видать твоей задницы.

Тишину в палате нарушали только их голоса и жужжание бензопилы по соседству. Элвуду не хотелось знать правду, но он же сам спросил.

– Семья поинтересуется, что случилось, а им скажут, что ты сбежал из школы, – продолжал Тернер. Он огляделся, желая удостовериться, что белые ребята на них не смотрят. – Понимаешь, в чем беда, Элвуд, – добавил он, – ты понятия не имел, как тут все устроено. Взять хотя бы Кори и тех двух мальцов. Тебе захотелось сотворить какое-нибудь дерьмо в духе Одинокого рейнджера – броситься спасать ниггера. Но они давно подцепили его на крючок. Понимаешь, эта троица постоянно так развлекается. Кори же не возражает. Они его задирают, а потом он ведет их в кабинку – или еще куда – и опускается на колени. Вот так.

– Я же видел его лицо, он испугался, – возразил