Пусть он никогда не сможет быть рядом, как равный, но как преданный служитель — он сможет.

Невесомая чашечка вдруг выскользнула из пальцев и… с жалобным звоном разбилась. Впервые с аристократом случился такой бестолковый казус. Чай был уже почти выпит, но, глядя на эти осколки, хрупкие, острые, сердце сжалось от нехорошего предчувствия.

Сердце было не на месте — уже разбитое и готовое разбиться снова, как этот благородный фарфор.

День не задался. С каждым обновлением воды по-новому раскрывается глубина вкуса и аромата чая. Вторая заварка — самая насыщенная, безупречная, но в этот раз до нее так и не удалось дойти. Вздохнув, Кристофер прервал церемонию и колокольчиком вызвал камердинера. Вышколенный слуга немедленно явился и в мгновение ока устранил последствия неприятного инцидента.

Премьер был изрядно расстроен случившимся, но не подал виду, не желая терять лицо. Однако, едва дверь за Патриком затворилась, он отпустил контроль, давая волю скопившемуся раздражению, злости на себя самого.

— Проклятье!.. — негромко выругался аристократ.

Он потерял всякий вкус к жизни — вот уже многие дни над ним неразрушимо царит гибельное влияние лорда. Чувства упрямо дышат в груди, истеричные, почти женские, заранее обреченные на мучения. Как мог он позволить им родиться? Как мог он позволить себе желать недозволенного, превратиться в невольника, полюбившего свои цепи?

Лорд Ледума самолюбив и им движут одни лишь амбиции, и прежде всего — амбиции политические. Уже необратимо расколота Бреония на две примерно равные части. Многие и многие устрашены падением Ламиума. Первые жертвы в ещё не объявленной войне оказались велики: мирные жители, солдаты, боевые маги — и даже многоопытный лорд-защитник города…

Что уж скрывать, Кристофер и сам был устрашен случившимся. Страх — старое, проверенное оружие правителя Ледума — всегда работал без осечки. Страх и выгода — вот те два рычага, которые двигали человечество вперёд. Сам же аристократ, имей он выбор, отдал бы предпочтение второму. Ресурсы Ледума велики, — но и они будут истощены войной такого масштаба.

Переговоры с Аманитой застопорились и окончательно зашли в тупик: напряжение между столицами не только выросло, но и достигло, кажется, своего апогея. Последовательно и сознательно разрушались последние связи. Возможно, он ошибался в текущем анализе ситуации, и партия шла вовсе не к классической патовой ничьей. На доске все ещё оставались ходы… однако, все они совершенно дрянные. То был цугцванг — безвыходное положение, при котором любые действия только вредят, только ухудшают позиции обеих сторон.

А верные Ледуму города меж тем один за другим подтверждают свою лояльность. Черт побери, процесс уже запущен, запущен его собственной умелой дипломатией. Возможно ли еще избегнуть всего этого, предотвратить катастрофу? Они на пороге тяжелейшего, длительного противостояния.

Они на пороге большой войны.

Мельком бросил он взгляд на правую руку, украшенную единственным строгим перстнем с темно-синим корундом. Подобно алмазам или рубинам, сапфиры также относились к могущественным камням первого порядка и слушались премьера лучше прочих. Кристофер помнил: любого теперь казнят за одно прикосновение к этой узкой руке, даже если она будет стянута тончайшей лайковой перчаткой. Но… аристократ хотел бы, чтобы правило верности работало в обе стороны.

Он хотел бы милости своего лорда только для себя одного.

Увы, по прихоти самой природы то было невозможно: сердце правителя Ледума никогда не успокоится, жаждая новых побед, как личных, так и военных. Должно быть, он сошел с ума, позволяя себе задумываться об ином. Иного не случится. Раз за разом идол его будет выбирать власть. Это то единственное, что приводит лорда Эдварда в восторг: возможность сломать чью-то волю, чью-то жизнь, возможность обладать безраздельно. Азарт завоевателя ведет его вперед. Да, это блестящий крючок, на который правителя можно попробовать поймать, но — надолго ли? До тех пор, пока взгляд его не привлечёт что-то новое?

И как скоро самому Кристоферу найдут замену? Как скоро его поклонением начнут тяготиться?

Дыхание всё учащалось, сделавшись глубоким, чуть хриплым, но не могло насытить жажду пылающей крови. Мужчина находился в сильнейшем эмоциональном возбуждении. Пламя сжигало кислород еще прежде, чем тот успевал раствориться. Воздуха катастрофически не хватало, легкие разрывались от боли, словно он оказался вдруг под толщей воды.

— Как угораздило меня дойти до такого? — слабо прошептал аристократ. — Невозможно жить в этом позоре, в этом бесчестии.

О, как хотел бы он остановить губительные процессы, повернуть их назад, но обратного движения не существовало во вселенной. Реки времени не текли вспять. Никогда.

Однако, что-то часто в последнее время стал он подвержен приступам болезненной меланхолии. Сам у себя в таком состоянии он вызывает презрение. Тут и до умопомрачения недалеко.

Всё это определенно не к добру. Кто знает, может, отец и впрямь помешался… и не без оснований был принудительно отправлен в лечебницу… Кристофер и сам уже начинал верить в это. Нет, такого развития допустить нельзя. Нужно смирить сердце, непременно взять себя в руки. Нужно сберечь достоинство, подобающее его высокому положению и не менее высокому происхождению. Нужно спасти хотя бы видимость, хотя бы осколки разбитой вдребезги гордости.

Усилием воли мужчина заставил себя отвлечься, по обыкновению нервно теребя высокие ажурные манжеты. На красивом лице бледным цветком расцвела мученическая улыбка.

Мечтательный ноктюрн вновь зазвучал, но лорд Ледума не был бы удовлетворен, услышь он его сейчас. Кристофер покачал головой: музыка — тот еще предатель. Душа была неспокойна, и, выдавая его с головой, музыка выходила не та. В ней проявился внутренний разлад. И вроде бы ноты привычные, верные, а падают слишком резко, неприятно царапают слух.

Но он продолжает. И мало-помалу мелодия сама успокаивает его: игра перестает быть нервной. Словно сдавшись под натиском этой гармонии, душа раскрывается и доверительно устремляется из своего футляра наружу. Уже спустя каких-то несколько минут очарование мелодии владеет молодым аристократом безраздельно.

Наконец вот оно, поймано ощущение: звук становится безупречен и чист, причудливые переборы клавиш — нежны. Теперь-то без труда угадывается его лирическая, хорошо узнаваемая манера.

Легко порхая по клавишам, ноты звенят, а белое кружево тягуче, стеклянисто стекает с рук.

В ушах все еще стоял долгий звон, словно его оглушило грохотом близкого взрыва.

Лорд Эдвард даже не сразу понял, где очутился: всё вокруг непрестанно менялось, неприятно мельтешило перед глазами. Геометрия этого места опровергала все известные законы перспективы и правильных пропорций, напоминая изломанный сон шизофреника. Бред, где всё происходит шиворот-навыворот.