Аномальное течение времени мешало обыкновенному перемещению в пространстве. Человек несколько раз попытался встать, хотя бы просто встать, но безуспешно — вновь и вновь оказывался он на земле, как ребенок, делающий первые неуверенные шаги. Но лорд-защитник Ледума был опытным боевым магом и не намеревался сдаваться так легко. Разум его, привычный к постоянному анализу и решению нестандартных задач, упрямо искал — и наконец уловил испорченную логику движения в здешнем мире.

Обратном мире.

Чертова зеркальная ловушка притащила его в обратный мир!..

На первый взгляд мир казался плоским. От предметов остались лишь контуры, набросанные своенравной, небрежной, но, кажется, гениальной рукой художника. Эти слабые контуры пропадали и проявлялись вновь — и опять пропадали. Цвета были искажены и нестабильны: вся окружающая действительность расползалась, уплывала куда-то, непрерывно меняя очертания, формы, краски. Белоснежные одежды правителя неожиданно отразились иссиня-черными, белое облако волос также стало черным, как антрацит. Но преобладающим цветом в этом мире всё же был голубовато-серый — странный, призрачный цвет.

В конце концов лорд Эдвард поднялся на ноги и, оглядевшись, понял, что не один.

Что ж, этого следовало ожидать. Западня!

Саранде предала его.

Похоже, мир оборотней устал терпеть негласную власть правителя Ледума. И это несмотря на то, что за спиной его стоит могущественный покровитель, от одного только имени которого меняются в лице представители всех старших рас! Невероятно.

Должно быть, Альварх отсутствовал достаточно долго, чтобы страх понемногу успел притупиться. Кроме того, мало кому известно, что высший дракон уже возвратился, — а дерзкий вожак волков Арх Юст и вовсе был слишком молод, чтобы знать его лично.

Однако, как всё-таки хороша магия крови — всегда срабатывает безотказно. Защититься от неё практически невозможно, в особенности, когда за дело берутся столь достойные представители старшей расы. Человеческие маги и сами порой не брезгуют использовать в заклинаниях кровь, но лишь как вспомогательную субстанцию, помогающую сделать проклятье точнее и результативнее. Оборотни же совершили некий особенно сложный, редкостный ритуал: они призвали энергию боли и предсмертного ужаса жертвенных существ, а также силу сгоревших в огне ядовитых трав Виросы. Всё это позволило втянуть его в обратный мир прямо сквозь зеркальную поверхность залитого кровью пола, избегнув необходимости в сакральном часе крысы. Не очень-то чистые методы, но зато какие действенные.

Лорд Эдвард мимоходом отметил, что вожака вепрей среди заговорщиков нет. Неудивительно, зная их презрение к подобным хитростям: вепри никогда не устроили бы западни, предпочитая честный бой. Заклинатель порой думал, что они и вовсе неспособны на коварство, что, впрочем, компенсировалось поразительной физической мощью и выносливостью.

Все остальные же виновники события были на месте. Оборотни отражались в этом мире ровно так же, как и в реальном: шкура молодого волка серебрилась, как снег в полнолуние, а пышные наряды лис пламенели, как ржавая кровь. Только приглядевшись внимательнее, заклинатель смог заметить, что звериные фигуры всё же не совсем достоверны: подрагивают, как романтические фантомы, а сквозь плоть нет-нет да и просвечивает вездесущий голубовато-серый туман.

От этого липкого тумана по коже бежали мурашки. В нем, словно в каком-то мягком, податливом пластилине, возникали и тут же перетекали в другое состояние тусклые, нечеткие образы. Мерцали силуэты, похожие на отражения в покрытой мелкой рябью воде. Туман имел глаза и лица, а если прислушаться, то и голоса. Десятки, сотни, тысячи голосов. Туман пел — тихое гипнотическое пение заполняло собою весь этот удивительный непроявленный мир от поверхности и до дна. Разобрать его было невозможно, но то и дело правителю чудилось, будто он различает какие-то отдельные слова, смутно, подсознательно знакомые, слова ушедших древних языков и слова современные, но только произносимые наоборот. Они звучали, как заклинания.

Так и он сам оказался не до конца воплощен. Точнее, ощущение плоти напрочь отсутствовало. За долгие годы практики заклинателю были не в новинку измененные состояния сознания и тела. Однажды он познал даже саму смерть — и восстал из мертвых, вдохновленный силой золотой драконьей крови. Тем не менее, теперешнее состояние было совершенно особенным, не поддающимся сиюминутному осмыслению. Это была не жизнь, но и не смерть, не явь и не навь, а некое инобытие. Некий исходный материал, из которого лепилась привычная реальность.

С какой стороны ни взгляни, а в этом новом опыте не крылось ровным счетом ничего хорошего.

Однако самое интересное, похоже, только начиналось.

Нелюди терпеливо ожидали, не проявляя ни малейших признаков беспокойства. Заклинатель насторожился, уже смутно понимая в чем дело. Мысли его потянулись к алмазам, но наткнулись на абсолютную, гробовую тишину: верные камни не отвечали.

Выходит, помощи ждать неоткуда. Выбраться самостоятельно из обратного мира человек, пусть даже владеющий искусством магии, не в состоянии. Обратный мир полон энергии, но та никогда не облекается здесь в грубую форму материи. Здесь нет путей и направлений, времени и расстояний, нет ничего знакомого человеческому разуму. Здесь маг беспомощен, как младенец.

Судя по всему, сейчас его заставят заплатить за то унижение, которое накануне довелось пережить Арх Юсту. Дорого, очень даже дорого заплатить. Похоже, так дорого, что, отдав этот долг сполна, он рискует остаться банкротом.

Всё это чертовски напоминает конец.

Тусклые картины вращающимися вихрями всё проносились и проносились мимо, не замедляясь ни на миг, и от этой круговерти начинало уже покалывать в висках. Человеческий мозг не мог долго выдерживать творящуюся вокруг фантасмагорию, а потому попросту отредактировал окружающую действительность, отбросив всё, выходящее за рамки нормальности. Мозг приспособился, и обратный мир стал напоминать реальный, приобретя объем.

Лорд Эдвард подспудно задался вопросом, не было ли это признаком начавшихся необратимых изменений в психике? Не приведут ли они к помешательству, к разрушению личности? Фантастичность всего происходящего заставляла задуматься об этом. Однако вот он — проступает на глазах новый пейзаж.

То был хмурый зимний день, почему-то очень снежный, затянутый снегопадом.

Ветер. Много промозглого, сырого ветра. Не очень-то сильного, но, подхваченный им, снег летит прямиком в лицо, бессовестно застилает глаза. Ноги утопают по щиколотку в том же рыхлом снегу, а руки мерзнут без перчаток. Холодно!

А призрачный, просвечивающий иным туман по-прежнему стоит вокруг.

Интересно, в проявившемся из сюрреализма мире всегда царит зима, или же эта белая мгла просто вытекла наружу из его собственного остывшего сердца? Неужели это та же зима, что внутри. Слишком долгая, бесконечная зима, в которой не осталось надежд на тепло, почти не осталось воспоминаний о том, что когда-то было (казалось?) важным. Самые яркие краски прошлого выбелены до состояния прозрачности, выхолощены, выщерблены временем. Зимой забывают всё.