— Господин Коэн, у меня сегодня очень тяжелый день. Нельзя ли выражаться яснее?

— Ладно, Мансур… Давай начистоту… Вскроем карты… Видишь ли, я предлагаю сотрудничество. Тесное, настоящее, локоть о локоть… Жертвенное… Чтобы попасть в цель я волен дёргать за любую из доступных нитей — страх, шантаж, алчность, авантюризм и даже… патриотизм. Мой выбор зависит от твоих предпочтений. Конечно, можно слегка поартачиться, но в любом случае результат предрешён. Сопротивление даст болезненный результат. Итак, подведём итоги. Ты любишь страну. Любишь свой народ. Свою землю. Семью! Вперёд, господин Букия! Тебе выдалась редчайшая возможность принести Израилю истинную пользу. Что скажешь, отставной прапорщик полиции?

Бывает, слова собеседника пронизывают до слёз, или вызывают мятеж, и неважно, чьи они — прокурора, психиатра, священника, друга, или врага.

— Я готов… — ответил Мансур низким тембром.

— Стало быть. Выслушай меня, пожалуйста, после отвечу на твои вопросы. Если они возникнут. Большинству граждан никогда не выпадет шанса совершить для своей страны что-то значимое, стоящее. Ты хочешь вернуть привычную жизнь. Это не трудно сделать. Один звонок, и завтра ты выйдешь на работу. Выбор за тобой. В первом варианте вернёшься и забудешь о том, что произошло. Во втором — не только возвратишься, но и окажешь реальную помощь государству, которому служишь. Не только, как гражданин, но и по заветам веры. Ты, прапорщик, вне всякого сомнения, достойный представитель муахиддун, — Мансур вздрогнул, Ицхак не просто сотрясал воздух, — оказав нам услугу, ты не только вернёшь прежнюю жизнь, но и поднимешься по социальной лестнице. Офицерские погоны смотрелись бы на твоих плечах под правильным ракурсом… При желании сможешь перейти на службу в более серьёзную организацию, чем полиция. Твой ответ, Букия?

— У меня и впрямь есть выбор?

Ицхак, не мигая, смотрел в глаза собеседнику.

— Если я откажусь от таких заманчивых предложений, будут ли меня преследовать?

Лицо Ицхака оставалось непроницаемым, он молчал.

— Что я должен буду делать? — продолжил Мансур под пристальным взглядом.

Сколько времени можно смотреть, не мигая? Десять секунд? Пятнадцать? Минуту?

Минута — огромное время. Иногда чуть меньше бесконечности.

Мансур почувствовал порочность вопросов. Усилием воли попытался унять сердце, не позволявшее сосредоточиться и выстроить логические цепочки. Не получалось. Действительность отвергала иллюзии.

Выбора нет. И не было.

— Я согласен.

— Ты умный человек, Мансур Букия. Твой выбор верный. И честный.

— Значит, Ицхак, завтра я могу вернуться на работу?

— И да, и нет.

— Как это понять?

— Считай, что ты уже вернулся, но для дела, которым предстоит заняться, Мансур Букия нужен в качестве прапорщика, обиженного на весь мир.

— Письма? Что с ними?

— Какие письма? — в свою очередь удивился Ицхак.

Мансур достал из рюкзака пачку адвокатских кляуз и выложил их на стол.

Ицхак внимательно, будто впервые увидел, прочитал каждое и усмехнулся.

— Скажи, есть ли в этих письмах неправда?

— Нет, — немного помедлив, признался Мансур, — хотя не представляю, зачем меня вызывают в отдел по борьбе с должностными преступлениями… И сильно сомневаюсь в том, что шустрая старушка добровольно протаранила мою машину на велосипеде.

— Работа в КПЗ — хождение по тонкому лезвию. Насчёт старушки Трабельси пишет, что происшествие зафиксировано камерами слежения, установленными на соседнем магазине.

— Но… как работать в полную силу, когда над головой висят такие долги. Семью кормить надо, и вообще…

— Вот что, Мансур, торговаться не станем, не на рынке. Скажу так — в наших силах устранить любую помеху. Зависеть это будет, естественно, от успешного продвижения в деле.

— Тогда… о какой сумме может идти речь? Вы ведь говорили о том, что, участвуя в деле, можно заработать.

— Ты сейчас отстранён, но не уволен. Значит, зарплата в любом случае ежемесячно заходит на счёт. С нашей стороны могу обещать идентичную сумму, её получишь наличными, — Ицхак взглянул на часы, и добавил, — скажем, первого числа каждого месяца. Плюс, по окончанию операции на твой счёт поступит сумма в пятьдесят тысяч долларов, освобождённых от налогов. И… несколько дополнительных сюрпризов, о которых сейчас говорить рано. Такой сценарий тебя устраивает?

— Вполне…

Ицхак встал и протянул руку. Мансур ответил рукопожатием.

— Всё, не стану задерживать. Отправляйся домой, мужчина. Отдохни, успокой жену, расслабься. Мы с тобой свяжемся.

— Но что я должен всё-таки делать? — спросил Мансур, поняв, что разговор закончен, он завербован, но не имеет представления на что подписался.

— Всё узнаешь в своё время, — улыбнулся куратор и похлопал прапорщика по плечу, — кстати, организация приобрела бы для своих сотрудников оливковое масло. Канистр шестнадцать было бы достаточно. Шекелей по триста. Сумеешь добыть?

— Вполне, — ответил Мансур, краснея как мальчик.

— Тогда забрось их при случае по этому адресу, — вручил Ицхак визитку, — там с тобой расплатятся.

И они пожали друг другу руки. Ладонь Ицхака оказалась сухощавой и крепкой.

Словно по зову появилась девушка с пепельными волосами и с лёгкой настойчивостью напросилась проводить до двери.

У выхода Мансур, с чьих плеч свалился тяжкий груз, не выдержал и поинтересовался:

— Как зовут милую госпожу?

— Её зовут Лии, — заговорщически шепнула девушка, округлив глаза, и неожиданно сморщила носик.

Мансур жадно вгляделся в её лицо, впервые открывшееся в полную меру. Симпатичная, неуловимо знакомые черты. Впечатление, что ювелирно исполненный макияж преследовал единственную цель — неузнаваемо изменить внешность.

— Лии, знаешь… Только не подумай лишнего, но мне постоянно кажется, что я где-то тебя видел. Банально, учитывая обстоятельства… — ощущение чего-то знакомого, вероятно, остроты её взгляда заставила парня замолчать, — кажется, мне пора.

Девушка одёрнула платье, улыбнулась, поправила прическу и потянулась к ручке. Затем мягко вытеснила Мансура к лестничной площадке и, не говоря ни слова, захлопнула дверь. Осторожно щёлкнул замок. Стало тихо.

Мансур обернулся. В смотровом глазке не виднелось просвета.

Друзская деревня Хорфеш, словно прокисшую похлёбку, переваривала горестные события. Вскипала, как оливковое масло на раскалённой сковороде. Обычно громкоговорители просыпались в двух случаях — либо сообщить о похоронах, либо пригласить на свадьбу. Теперь они зазывали на демонстрацию.