Я остановился, опешил. Мифологически чудовищный лик чудеснымобразом тотчас обратился в обаятельное спокойное лицо, прежний небрежно-горделивый голосок обронил одно только слово: «Извините!», и она вновь бодро ичасто зацокала каблучками своих супермодных туфелек, легко передвигаясь вперед.Иначе говоря, под всем этим импортным шмутьем и обликом живет и, как оказалось,терзается душа, глубоко исстрадавшаяся по совсем другим отношениям.

Женская душа, которая и на дух не выносит эту готовностьсовременных мужчин переложить, на нее не только бремя полной самостоятельности,но еще и содержания семьи. Это значит, что в сердцевине своих взглядов и неочень-то далеко от поверхности Лариса держит идеал, который чуть выше былсформулирован устами литовской женщины; это значит, что весь ее независимыйоблик и манеры типа «эмансипе» — не более, чем хорошая мина при плохой игре. Уменя уже не было сомнений в том, что ей больше — неизмеримо сильнее! хотелосьбы жить «за мужем», за спиной человека, который и принимал бы на себя основнуюмеру решений и основную нагрузку по обеспечению реального достатка семьи. Яотлично, отчетливо понял, каких неимоверных усилий, какого перенапряженияпсихики требовал, причем практически неспрестанно, тот облик и тот уровеньжизни, который приняла на себя Лариса. Так в подобном ли состоянии почтинепрерывного стресса из-за принимаемых трудных решений счастье женщины?

И еще один простенький вопрос: а соответствует ли ее образлидирующего поведения нашим вековечным и тысячелетним традициям ипредставлениям о роли женщины в семье?

И еще более простенький: а разве не оказались взначительнейшем проценте все наши русские (украинские, белорусские, казахские ит. д.) женщины в ситуации той же модели, которую явила мне восхитительнаяэлегантная женщина Лариса Губина? Разумеется, дело не в атрибутах облика: путеваяжелезнодорожная рабочая Марфа Никитична выглядит, конечно, иначе, чем она, изанятия у нее иные. Но мучительное раздвоение единой сущности в принципе то же:принудительная сила обстоятельств, толкающая к принятию самостоятельных решениии непомерному труду, с одной стороны, и вековечное стремление (подавленное)жить за мужем, поильцем, кормильцем, защитником.

И теперь: разве Томила в замужестве за Егором, развеАнастасия в замужестве за Олегом жили по модели, изложенной литовской женщиной?Нет, общественная ситуация толкала их к модели, представленной американкою. Иотсюда — из жизненной установки — проистекали многие драматические сложности ихбиографии. А не только из непроглядной сексуальной серости, как утверждает моядорогая Нина Терентьевна.

Выходит, что автор целиком за литовский.(точнее,домостроевский вариант)? АН, нет, не будем торопиться, дело выглядит многосложнее. И сложность эта проистекает из удивительной изменчивости всехинститутов на Земле. Мы постараемся, конечно, вычленить ядро проблемы, нодолжны себе отчетливо представить и всю ее многосложность, и связь — каждый разсвою — с обстоятельствами бытия.

Сначала об этой связи. На что уж в качестве извечных,незыблемых постулатов воспринимаются постулаты, гениально сформулированные вВетхом Завете: не убий, не укради, чти отца своего и иные. Но, во-первых,вспомним, что заветы эти в свое время были восприняты как крутое диссидентство,как нарушение исконных нравственных норм (сравним прежнее: «Око за око» — иновое: «Если ударили тебя по одной щеке, подставь другую»).. Во-вторых,вспомним, что совсем недавно, еще в прошлом веке у некоторых северных народовсчастливым считался тот отец, у которого был сын, способный лишить его жизни.Да только ли на Ледовитом океане? И в Японии не столь уж давно были счастливыте родители, которых сын мог сбросить в пропасть, лишить дыхания, либо другимспособом отправить в почитаемую страну предков. Как же так: общечеловеческие«чти отца своего», «не убий» и тут же, вернее, много позже этого…

Так вот: не человек для субботы, а суббота для человека, каксправедливо утверждали древнееврейские мыслители, не человек для морали, амораль для человека, для выживания его рода. И поскольку условия выживания вразных странах в разные времена отличались разительно, то полярнопротивоположный лик, случалось, являла и категория нравственности. Вернемся жек эскимосам и японцам недавно прошедших времен: в условиях жесточайшего голодарод, племя могли выжить и продлить свое существование только за счетраспределения оставшихся крох пищи и жира между молодыми и сильными. Так чтоже: оставлять брошенных в голоде и холоде стариков на долгую и мучительнуюсмерть, либо же мгновенно избавить их от страдания? Что в этих экстремальныхобычаях, типичных для жизни народности, морально, что аморально? А ведь изусловий бытия вытекают и представления о сыновьем долге, прямо противоположныехристианским заповедям. Еще пример: самоубийство — тяжкий грех, самоубийц похристианским канонам даже нельзя хоронить на общих кладбищах. Но вот повесть Ч.Айтматова «Пегий пес, бегущий краем моря»: нивхи-рыбаки, унесенные на лодке вморе, один за другим уходят за борт, в физическое небытие, чтобы сохранитьостаток воды для поддержания жизни единственного ребенка, оказавшегося с ними.Чтобы не прервалась нить родовой жизни, которая тянется из безмерной глубиныпрошедших тысячелетий и не должна пресечься. Как относиться к такимсамоубийцам, как относиться к нашим воинам, положившим живот за други своя?..

Такова была прелюдия к россыпи совершенно несхожих фактов,которые сейчас воспоследуют.

Уклад жизни Ларисы Губиной, о которой я чуть выше поведал,побудил ее, вполне эмансипированную женщину, эту эмансипацию возненавидеть.Сравним: в многочисленных романах недавних писателей-деревенщиков исповедывалсяв качестве идеала образ русской женщины априорно, изначально весьма далекийдаже от мысли об эмансипации, то есть довольных тем укладом, по которомутоскует модерная Лариса. Их строй жизни (в том числе и семейный) своим корнямиуходил в те прошлые обстоятельства православной сельской жизни, когда и общине,и в семье, по определению писателя-деревенщика XX века В. Белова, царил лад. Новот проблема: лад ли царил? Писатель-деревенщик, но только XIX века А.Энгельгард в своих письмах «Из деревни» доказывает, что жалкой ролью ибесправным местом своим в семье русская женщина была очень и очень недовольна.Писатель- помещик принялся сдавать на обработку свой лен не главам семей,мужикам, а непосредственно женщинам и платил непосредственно бабам, из рук вруки. Что он получил? Выражаясь языком экономики, бурный ростпроизводительности труда, который возникает тогда, когда труд подневольныйзаменяется трудом на себя. Как ни ругался раньше мужик, а бабы и половиныпеньки не наминали против того, что мяли теперь, работая на себя. «Это мнеговорили сами бабы: „Чаво я буду дома из сил выбиваться на хозяина? А тут я насебя работаю“.

И до какой степени на себя работали, так отделялисобственные интересы от забот патриархальной, домостроевской семьи, что бывалов доме нечем было платить за повинность, хлеба нет, а у бабы все есть — иДеньги, и хлеб, и наряды, а взять этого хозяин не моги, иначе бунт будет на всюдеревню, и другие бабы ее поддержат.» И о том А. Энгельгард писал, что рьянымии первыми противниками больших патриархальных хозяйств опять же были бабы.