Грузинский тост

В этих «историях» (ремесленных, поверхностных изложенияхсвященной истории. — Ред.) своеобразие и глубина Библии положены напрокрустово ложе поверхностного школьного богословия, вследствие чего однисущественные детали текста опускаются, другие представляют в превратном виде, ив результате повествование лишь скользит по поверхности нашего внимания,совершенно не задевая нашей мысли.

Богослов С. В. Троицкий. Из трактата «Христианская философиябрака»

— Ой, как зуб болит!

— А ты йодом прижги.

— Прижигал, не помогает. Ой!..

— А ты положи туда ватку с валерианкой.

— Клал, не помогает! Ой!..

— Худо твое дело. Я в таких случаях ложусь дома сженой, и все проходит. Слушай, а твоя жена дома?

Слиясь в одну любовь, Мы цели бесконечной единое звено. Ивыше восходить в сиянье правды вечной Нам врозь не суждено.

А. К. Толстой

О, Господи! Вот утром спешно выходит, едва ли не выбегает изсвоего подъезда женщина. Ей за тридцать, она волочит за руку своюнепроснувшуюся хнычущую дочку, которую надо успеть сдать в детсадик, другойрукой она взашей толкает сына, чьи сосредоточенные том-сойеровские глазасвидетельствуют о явном намерении увильнуть от первого урока с контрольнымопросом за четверть: этого гиганта мысли следует внедрить в здание школы дозвонка на зарядку, назад ему не дадут ходу уже дежурные в дверях. Потом этамать двух детей от двух прежних мужей должна бегом- бегом домчаться доостановки трамвая и втиснуться в переполненный вагон, который, слава Богу иводителю-ветерану, будет тик-в-тик успевать к месту работы, чтобы дежурный навахте не поставил свой крошечный крючок против ее фамилии (что чреватосущественным спадом квартальной премии). Далее — служба с ее полезными, а часто— бессмысленными делами и обеденным перерывом, который семейной женщинепредоставляется не для отдыха и восстановления сил, а для гонки по близлежащим магазинам,чтобы навьючиться по мере всех сил и возможностей, потому что в час пик, послеработы, эти походы дадут гораздо меньший КПД на единицу времени. Потом — савоськами, а в последнее время — с тяжеленным, хоть и модерновым рюкзачком заплечами — в детсадик, где доченька сидит в числе еще неразобранных последнихдетей с недовольной сим обстоятельством воспитательницей, и я АлександруЯковлевну хорошо понимаю: хоть до конца ее законной смены остается еще полчаса,но в магазинах-то с этим не считаются. Отдаю ей один из своих пакетов молока ибегом-бегом домой, а уж там всех немыслимых хлопот полон рот до самого отбоя.Одним словом, вполне можно было бы применить ко мне горькую и жесткую в своейясности формулу, которую столь памятно для миллионов подобных мне женщин вывелакогда-то в журнале «Работница» Раиса Елагина: «Я — вьючно-сумчато- ломовоесущество среднего рода, по своим технико-эксплуатационным характеристикампредназначенное для героических трудовых свершений на ниве промышленности,сельского хозяйства, просвещения, здравоохранения, торговли и бытовогообслуживания, а также в промежутках между всем этим вполне пригодное дляпроизводства детей».

Да, все точно! Но почему же от сослуживцев — в том числе иженщин! — я не устаю принимать комплименты своему распрочудесному внешнемувиду? Почему не один уже мужчина (в том числе и тогда, когда они думают, чтонаходятся вне зоны дамского прослушивания) говорит, что внутри Анастасии какбудто волшебную лампочку ввернули? Вообще, для наших факультетских и кафедральныхмудрецов, искони убежденных в том, что я все свои якобы иррациональные, с точкизрения других, поступки совершаю, гениально просчитав их материальныепоследствия посредством ЭВМ на десять и более шагов вперед, наступили тяжелыевремена. В самом деле: молодой муж — практически доктор наук — с великолепнымимеждународными перспективами, вальяжный и представительный, двое детей у тебя —так держись за него руками и ногами! И бросила его ради безродного старика чутьли не на двадцать лет старше нее, сухощавого, не видного собой, чуть ли не нижеее росточком (это — напраслина!), у которого всех-то богатств — военный кительсо следами споротых после дембеля погон!.. И при этом — тетка явственно всяизнутри светится, чего раньше уж точно не было, мы же ее со студенческих ногтейпомним. Чудеса в решете, «це дило трэба розжуваты…»

До меня даже дошли напетые мудрецами в курилке скабрезныестрочки из водевиля прошлого века: «Хочу быть под полковником, хочу быть подполковником, под хочу быть полковником». Жуйте, милые, жуйте, пойте, милые,пойте, а я вспоминаю: как-то утром все же не успела я из детсадика к своемуштатному трамваю добежать, удалился он на моих глазах. И замахала я рукамипробегающей мимо импортной машине, не глядя на «контингент», ее населяющий, ужочень не хотелось крючок в списке получить. Дверца отворилась, я плюхнулась насвободное место сзади, и красавица-машина сразу быстро двинулась. Прежде ямысленно воскликнула бы: «О, Боже!» — в ней сидело четверо выходцев из другогомира, из ада, может быть, рэкетиры со своей разборки или дельцы наркомафии:гладкие, циничные, жестокие, молодые, очень чем-то похожие друг на друга, хотяразной внешности и роста.

— О, какая девочка досталась нам с утра! — едвазаметно, с намеком улыбнулся водитель и дал газ, не спрашивая, куда мне нужно.

Собаки и злые люди отлично чуют эманацию страха, исходящуюот жертвы. И, думаю я, до чего же внутренне удивились мои «попутчики», когда яспокойно откинулась на мягкую спинку, затворив глаза, и улыбка непроизвольнораздвинула мои губы! Своим обостренным чутьем они тотчас уловили, что этаулыбка никакого отношения ни к ним, ни к данной ситуации не имеет. Уловили исмешались, потому что столкнулись с чем-то им непонятным, напрочь выходящим изкруга их действительности. А я вся была в своей любви. В Любви.

Немного расслабившись после гонки за трамваем, я открылаглаза и сказала:

— Благодаря вам и провидению, теперь без премии неостанусь, галочку за опоздание мне не поставят. Если можно, через кварталповерните направо. — А если нельзя? — спросил один, но без неодолимойнаглости. А другой со спокойствием несоразмерного превосходства задал мневопрос, как бы снизойдя ко мне. — И велика ли твоя… ваша премия? —Сто пятьдесят процентов от оклада. — А оклад? — Как бы это сказать:скажем, три прожиточных минимума. Полчаса работы для меня, —снисходительно сообщил водитель, плавно, мастерски поворачивая, куда мне былонужно. — Час или месяц, ребята, в этом ли счастье? — засмеялась я.Видно, давно, со времен еще пионерской или комсомольской юности никто неназывал их «ребята». Видно, давно не слыхали они доброго смеха. Видно, давно невстречались в своем антимире с безразличием к деньгам. Видно, было и ещечто-то, что сдерживало их, непонятное им, а меня охраняло.

— А в чем же счастье-то? — Спасибо, мне здесьвыходить. В чем? В солнышке, в том, что есть добрые люди, вроде вас, готовыепомочь другим. В здоровье. В чистой совести.

Роскошная машина мягко затормозила у подъезда института какраз тогда, когда в него вливалась густая толпа преподавателей и студентов.Разумеется, это явление было всеми замечено. Еще более было отмечено, каксидевший справа спереди ослепительно-современной двухметровый красавец весь вмноготысячном прикиде вышел, чтобы открыть мне дверцу и поддержать выходящуюпод руку.