— А где он? — поинтересовался Беркин.

— Дает частное пведставление у леди Шеллгроув, — ответила девушка. — Уоренз тоже там.

Все помолчали.

— Ну и что ты собираешься делать? — спросил Беркин спокойным, покровительственным тоном.

Девушка угрюмо молчала. Вопрос ей явно пришелся не по вкусу.

— Ничего не собиваюсь. Попвобую завтра догововиться о сеансах позивования.

— Куда отправишься?

— Сначала к Бентли. Но боюсь, он злится на меня за то, что я сбежала.

— Когда он писал Мадонну?

— Да. И если даст мне от вовот пововот, пойду к Кармартену.

— Кармартену?

— Фредерику Кармартену. Он фотограф.

— А… Шифон и обнаженные плечи…

— Да. Но он очень повядочный человек.

Снова воцарилось молчание.

— А как у тебя дела с Джулиусом? — спросил Беркин.

— Никак, — ответила девушка. — Я пвосто его не замечаю.

— Вы окончательно разошлись?

Ничего не ответив, она отвернулась с угрюмым видом.

Еще один молодой человек торопливо подошел к их столику.

— Привет, Беркин! Привет, Минетта! Когда ты вернулась? — спросил он нетерпеливо.

— Сегодня.

— А Холлидею это известно?

— Не знаю. Мне на это наплевать.

— Ха-ха! Буря еще не утихла? Можно к вам присесть?

— У меня серьезный вазговор с Вупертом, — ответила она холодно, но по-детски просящим голосом.

— Ага, исповедуешься? Что ж, для души полезно, — сказал молодой человек. — Тогда до встречи.

И, бросив быстрый взгляд в сторону Беркина и Джеральда, отошел, вильнув полами пиджака.

Все это время на Джеральда совсем не обращали внимания. И все же он чувствовал, что девушка физически постоянно ощущает его соседство. Он выжидал, прислушиваясь к разговору и пытаясь связать воедино отдельные факты.

— Ты будешь жить в Доме? — спросила девушка Беркина.

— Три дня, — ответил тот. — А ты?

— Еще не знаю где. Я всегда могу остановиться у Берты.

Снова возникла пауза.

Неожиданно девушка повернулась к Джеральду и заговорила вежливо и сдержанно, как женщина, понимающая, что ее социальное положение ниже, чем у собеседника, и вместе с тем делающая попытку поскорее установить в общении с мужчиной дух camaraderie[21].

— Вы хорошо знаете Лондон?

— Не сказал бы, — рассмеялся Джеральд. — Я бывал здесь достаточно часто, но ни разу не посещал это место.

— Значит, вы не художник? — спросила девушка тоном, который переводил его в разряд чужаков.

— Нет, — ответил он.

— Он солдат, путешественник и Наполеон в промышленности, — сказал Беркин, словно давал Джеральду рекомендацию для допуска в круг богемы.

— Вы военный? — спросила девушка с холодным, но живым любопытством.

— Теперь уже нет, несколько лет назад я вышел в отставку, — ответил Джеральд.

— Он участвовал в последней войне, — прибавил Беркин.

— Правда? — удивилась девушка.

— Еще путешествовал по Амазонке, а теперь управляет угольными шахтами, — продолжал Беркин.

Девушка смотрела на Джеральда, не скрывая спокойного любопытства. Он же, услышав эту характеристику, рассмеялся. И в то же время испытал прилив гордости, чувствуя, как его распирает мужская сила. Голубые проницательные глаза зажглись смехом, румяное лицо в обрамлении белокурых волос излучало довольство и жизненную энергию. Он заинтересовал девушку.

— Как долго вы здесь пробудете? — спросила она.

— День или два, — ответил Джеральд. — Но особой спешки нет.

Девушка по-прежнему неотрывно смотрела на него широко раскрытыми глазами — это интриговало и возбуждало. Джеральд остро и с удовольствием сознавал свою привлекательность, ощущая в себе силу и особый животный магнетизм. Он постоянно чувствовал обращенный к нему открытый и беззащитный взгляд голубых глаз. Ее распахнутые, похожие на цветы глаза были красивы, а устремленный на него взгляд ничего не скрывал. Глаза радужно переливались подобно тому, как нефть переливается на воде. В кафе было жарко, и девушка сидела без шляпки; ее скромная блузка свободного покроя была без всякого выреза — «под горлышко», но пошита из дорогого желтого крепдешина, ниспадающего тяжелыми и мягкими складками от нежной юной шеи и гибких запястий. Она была действительно красива строгой, совершенной красотой, черты ее лица были правильные и соразмерные, блестящие белокурые волосы, разделенные прямым пробором, падали волнами по обе стороны головы, подчеркивая тонкую шею; простая по форме и чудесная по цвету блузка не скрывала изящных плечиков. Девушка держалась спокойно, почти отчужденно, была как бы сама по себе и постоянно настороже.

Джеральда тянуло к ней. Он радостно ощущал свою безграничную власть над девушкой, испытывая инстинктивное влечение, граничащее с жестокостью. Ведь она была жертвой. Джеральд знал, что девушка в его власти, и был великодушен. Его тело пронизывал ток, сила которого могла полностью ее разрушить. Она замерла в ожидании, сдавшись на милость победителя.

Некоторое время они болтали о пустяках. Неожиданно Беркин проговорил:

— А вот и Джулиус! — и поднялся из-за столика, подзывая жестом вошедшего мужчину. Девушка, не двигаясь с места, повернула почти злобным движением голову и бросила взгляд через плечо. Джеральд видел, как колыхнулись, прикрыв уши, ее густые белокурые волосы. Он понял, что она внимательно следит за приближающимся мужчиной, и тоже стал присматриваться к нему. Это был смуглый стройный молодой человек, длинные и густые темные волосы свисали из-под его черной шляпы; он неловко пробирался меж столиков, а на его лице играла простодушная, мягкая и какая-то бесцветная улыбка. Он шел к Беркину, торопясь поздороваться.

Уже у самого столика он заметил девушку, резко отпрянул, позеленел, проговорил высоким, почти визгливым голосом:

— Минетта, что ты здесь делаешь?

Услышав крик, посетители насторожились, как звери. На губах Холлидея мелькнула глупая улыбка. Девушка ничего не ответила, только остановила на нем ледяной взгляд, в котором отразилась безграничная горечь знания и определенное бессилие. Она была слабее его.

— Почему ты вернулась? — воскликнул Холлидей тем же визгливым голосом. — Я же велел тебе не возвращаться.

Девушка продолжала молчать, глядя все тем же тяжелым ледяным взглядом прямо в глаза мужчине, который продолжал стоять у соседнего столика, словно искал там защиту.

— Не притворяйся, ты сам хотел, чтобы она вернулась. Иди сюда и садись, — сказал ему Беркин.