Эдвард снял полотно. А затем поджег все, что еще могло загореться, кроме холма трупов и диванов.

По багровой дорожке, оставленной телом Кости, он зашагал к выходу. Эдвард улыбался: он видел предстоящий триумф на Уа.

Идея использовать Левитана для своих целей зародилась у Эдварда Баха еще в доме Турановых. В городе N, а затем в Москве задумка окрепла, оформилась в план – и теперь завладела мыслями Эда сильнее, чем сферы и будущий триумф на Уа.

Однако если бы Эдвард знал, чем его идея закончится, – он бы с преогромным удовольствием сам сжег картину…

В столице она висела над изножьем кровати – и за сутки Эдвард смотрел на нее раз пятнадцать, не меньше. Она даровала успокоение перед сном и энергию и позитив перед работой.

Труд айсайца-умиротворителя по сути больше напоминал отпуск. Вот типичное расписание Эдварда – одного из лучших умиротворителей «Айсы» в Восточной Европе.

Ночи он проводил в клубе, хлестал коктейли и сочинял стихотворение о Наташе. Подцеплял симпатичную девушку, приводил ее в отель, развлекался с ней – а потом дрых до обеда. Весь следующий день они колесили по городу, шопились и всячески отрывались. Попутно Эдвард резал нити. В общем, все точно так же, как в городе N, за исключением того, что Томас оставался в номере и заботился о сферах.

Обычно одной женщины Эдварду хватало на два-три дня. Затем он ее убивал, отдыхал денек в одиночестве – а потом находил новую.

Эдвард был плох в создании крепких связей. Изначально, при знакомстве, он никогда не хотел убивать – но в итоге всегда губил по двум причинам…

Первая – когда понимал, что начинает что-то к девушке чувствовать. Хотя бы даже привязанность или симпатию. Его пугало, что он может испытать нечто к какой-то «вагине».

Вторая – что он нарассказал о себе столько, что ему становилось слишком страшно узнать, что слушательница на самом деле о нем думает. Эдварду было плевать на мнение общества, но он чрезвычайно зависим от оценок даже минимально близких ему людей. Он считал, что только поняв человека, мы вправе его осудить, – и он очень опасался этого осуждения.

Всю свою жизнь Эдвард боялся близости – но при этом настойчиво ее искал.

Томасу он не мог выложить о себе все. Во-первых, Томас многого и не ухватил бы – он дурачина. А во-вторых, и это главное, с Томасом потом жить и работать – и как тогда ему смотреть в глаза?

Томас глядел на Эдварда с восхищением – и любой его косяк воспринимал как достоинство. Он признал и зауважал Эдварда с первого мига их знакомства – и это основная причина, почему Эд позвал его в напарники и почему их отношения очень медленно, но продолжали крепнуть.

А вот в разговоре с девушкой Эдвард мог сразу и полностью раскрыть душу – как перед самим Господом Богом. Он чувствовал огромное удовольствие и раскрепощение, когда высказывал вслух потаенное и сокровенное, жгучие обиды и претензии к миру.

В такие моменты где-то на закорках сознания Эдвард всегда понимал, что знания о нем девушка унесет с собой в могилу… Потому и рассказывал.

// В айсе люди боятся раскрыть душу.

Сеансы вещания о себе обычно начинались вскоре после первого секса, когда туловище и руки Эдварда покрывались сильно зудящими волдырями.

Холинергическая крапивница появлялась каждый раз, когда он потел или перегревался. Организм вырабатывал вещество, чтобы остудиться – гистамин, – и на него у Эдварда с детства была аллергическая реакция. Волдыри быстро проходили, но жилось неудобно. Каждый раз после пробежки или упражнений, сауны или ванны, поездки в душном транспорте, при жаркой погоде, от стресса или острой пищи – на нем выскакивали свербящие пузыри.

В юности Эдвард пытался скрыть болячку, но вскоре понял: ходить закутанным в зной – верх тупости. Как и пробовать объяснить «шимпанзе», что крапивница не заразна. Пускай считают, что она как чума, ему на их мнение класть. Некоторые начинали его сторониться – но он не будет размахивать справкой или оправдываться перед кем попало.

Более того, годам к семнадцати Эдвард уже освоил биоконтроль настолько, что мог самостоятельно вылечиться – но крапивницу он не лечил сознательно.

Эдвард мог исцелиться, да еще сделать себе пластику, увеличить рост, надуть мускулы, все что угодно. Стать настоящим совершенством в глазах людей – без каких бы то ни было недостатков. Так поступали многие продвинутые в контроле айсайцы.

Но Эдвард шел к славе, к своей великой истории – и он хотел, чтобы мир признал его таким, какой он есть. С крапивницей, с его не самой идеальной физиономией и прочими несовершенствами. А если он исправит в себе все недостатки и добьется известности – то, в понимании Эдварда, это как бы и не он добьется, а тот идеальный Эдвард, которого хочет видеть общество. И как бы само собой разумеется, что идеальный – достиг всего, иначе и не бывает.

И это Эдварда злило.

Нет. Он докажет всем, что и с крапивницей способен на свершения…

Рассказывая девушкам про крапивницу, Эдварда искоса поглядывал на Левитана… Чаще всего – в моменты, когда хвастался.

Далее шла тематическая развилка – в зависимости от его настроения. Екатерине – первой московской жертве – он рассказал о своем отношении к родителям. Сразу начал с того, что мама и папа – мерзавцы.

– Вот уж не знаю, проходит ли со временем ненависть к родителям – к этим мразям… Что, удивляешься, что я зову их мразями?

Ой, Катерина, златокудрая ты глупышка, ты не представляешь, какими надо быть достойными мамой и папой, чтобы собственный сын так о них отзывался. Впрочем, и многого для этого не требуется, для этого вообще ни черта не требуется…

Думаешь, меня били? Лупили бревном по утрам и вечерам – чтобы не огрубел кожей, за каждый проступок? Нет, меня били мало – по случаю, в общем, когда я распускал нюни и вел себя недостойно нашего рода. Короче, по делу…

Понимаешь, мои мама и папа не были ужасными родителями в общепринятом смысле этого слова… Но я вижу, что не понимаешь, – включи, черт возьми, свои мозги! Я о серьезных вещах говорю!

Нет, они меня не били… Но лучше бы били, суки!..

Их не было, Катюш… Понимаешь? Их просто не было в моей жизни…

Ни спонтанных объятий, ни поцелуя. Ни сказанного шепотом доброго словечка… Прочитанной на ночь сказки…

Катя – никакого внимания!..

А что это за родители – если они не воспитывают? Если они не смотрят на меня – когда я смотрю на них?!

Я видел их раз в квартал в лучшем случае – а бывало, и раз в год! Приезжали – ко мне? Нет, я был довеском, говорящим предметом интерьера – на котором можно спустить свою злость…

Когда они появлялись – думаешь, я получал ласку и нежности?.. Порцию грязи! Порцию шлепков и подзатыльников!