Полет будет очень долгим.

***

В общей сложности путь, учитывая пересадку, занял около восемнадцати часов, три из которых Эмили удалось вздремнуть. Шея предсказуемо изнывала при движении, а из-за довольно скорой пересадки в Нью-Йорке она не успела как следует размять ноги, и потому мучилась от их онемения. Те минуты, пока к самолету подносили трап, тянулись невероятно долго, отчего хотелось взвыть. Эмили не заботило, как она выглядела сейчас; желала она только одного – немедленно прибыть в отель и уснуть на огромной кровати часов так на двенадцать. Даже появление Марка в аэропорту не вызвало у нее должных эмоций.

– Эмили! Рад тебя видеть! Как долетела? – он, улыбаясь, по-отечески обнял девушку.

– Здравствуй, Марк. Ужасно, просто ужасно. Ноги, кажется, сейчас отвалятся…

– Навестила своего друга?

– Извини, я не в состоянии сейчас об этом говорить…

– Что ж, ладно. Тогда немедленно пойдем, заберем твой багаж и быстро в такси.

– Именно этого я и хочу, – зевнула Эмили.

Несмотря на то, что самолет приземлился вечером, до отеля они добрались быстро. Марк всю поездку что-то активно рассказывал Эмили, делился новостями, но та лишь клевала носом. На улице было достаточно тепло для осени, что только способствовало сонливости. Стоило сомкнуть веки буквально на секунду, как она почувствовала тяжесть руки на плече.

– Эмили, мы приехали.

Она кивнула и вышла из такси, следом за Марком, который уже успел расплатиться с водителем. Когда Эмили вошла на ресепшн, то она зажмурилась от немыслимо яркого света огромной люстры, висевшей по центру потолка. Марк появился перед ней.

– Ты решила багаж таксисту оставить? – спросил он. Эмили опустила взгляд к его ногам и увидела свой небольшой чемодан на колесиках.

– Прости. Мне просто нужно немного отдохнуть.

– Не переживай, я понимаю, – успокаивающим тоном сказал Марк и затем достал из кармана ключ, на котором висел брелок с номером 404. Он протянул его Эмили. – Вот, держи. Твоя виолончель уже там. Жду тебя завтра здесь, в ресторане в девять часов утра.

– Благодарю тебя.

Девушка, не раздумывая подошла к лифту и нажала на кнопку.

Вот он – долгожданный отдых, подумала она, закрывая за собой дверь. Эмили быстрым взглядом осмотрела комнату. Ничего примечательного в ней не было, кроме одной детали: как Марк и сказал, виолончель в футляре стояла рядом с кроватью. На секунду в голову закралась мысль достать свою верную подругу и немного попрактиковаться, но руки и ноги оказались против. Наспех раздевшись, Эмили, не задумываясь о будущем качестве одежды, кинула ту на стул и легла на кровать. Волна наслаждения от упругости матраса и мягкости одеяла окутала тело девушки. Она не хотела – да и не могла – думать ни о чем другом, кроме как об удовольствии, получаемом от этих слегка прохладных и несущих в себе свежесть простыней. Все, что ей оставалось, – это закрыть глаза и провалиться в спокойный, без сновидений сон.

Но порою желаниям – даже самым простым – не суждено сбыться. Ночь давила на девушку, призывая ту уснуть, но разум отвечал отказом. Мысли в голове устроили невообразимую бурю: они шептали, гудели, кричали, говорили, умоляли, угрожали, успокаивали, обвиняли. И этому, казалось, нет конца. Девушка жалобно стонала: бессонница сейчас сродни пытке.

Это была одна из самых долгих и мучительных ночей в ее жизни.

***

Что происходит?

Левая рука Эмили придерживает виолончель, правая – водит смычком по струнам. Обычная практика – ничего особенного. Вот только одно отличие – девушка не слышит издаваемых ею нот. Совсем. Сколько бы сил она не прикладывала, как бы быстро не водила рукой – все без толку. Вместо музыки она слышит собственный голос в различных интонациях. Снова обвинения, снова гнев, снова мольба. Эмили не узнает саму себя.

Куда пропала концентрация? Настрой? Уверенность?

Даже с закрытыми глазами она чувствует на себе непонимающие взгляды со стороны других музыкантов. Они в полном недоумении. Лишь мышечная память помогает играть более-менее правильно, но это не то. Совсем не то.

Главное – не паниковать.

Напряжение. В каждой клеточке тела.

Не паникуй.

Голоса в голове заглушают эту жалкую просьбу, позволяя той пропасть в потоке слов и образов.

Спокойно.

Она не слышит, но чувствует, как струны протестуют смычку.

Успокойся.

Уже не она ведет руку, а рука ведет следом за собой. Тело раскачивается в такт движениям, по лицу стекают капельки пота, глаза зажмурены настолько сильно, что становится больно.

Господи, пожалуйста, избавь меня от этих мыслей… Пусть они замолчат!..

Пожалуйста, хватит! Хватит!..

ОСТАВЬТЕ МЕНЯ В ПОКОЕ!

Струна лопается с громким хлопком. Эмили резко останавливается и открывает глаза. С них текут слезы, из-за которых не сразу видно озадаченные и обеспокоенные лица остальных членов оркестра. Гробовая тишина. Время застывает.

– Эмили? Ты в порядке?

Она не замечает на себе встревоженный взгляд Марка, не чувствует его руки на плече. Правая ладонь дрожит, но крепко держит смычок, по-прежнему застывший у порванной струны. Наконец рука обмякает, и смычок падает на пол. Виолончель едва не заваливается набок – Марк вовремя придержал инструмент. Он что-то говорит, Эмили видит это, но слова, их смысл далек.

– Простите, – тихо встав, бормочет она и выходит из зала, где проходила репетиция. Щеки мокрые от нескончаемых слез.

Эмили смотрит на свое отражение, находясь в ближайшей уборной. Немой вопрос так и застревает в голове. Почему? Почему вместо мелодии виолончели она слышит его крик? Почему стоит закрыть глаза – возникает его образ? Прошло уже четыре дня. Четыре! А ей так и не удается сыграть хотя бы одну небольшую сонату! Музыка будто проскальзывает сквозь воздух, не вызывая и малейших колебаний.

Ей страшно. Игра – это все, что у нее есть, все, что она умеет, все, чем она живет. То, что она играла, – это полное несоответствие ее как исполнителя с инструментом, на котором ей довелось играть более десяти лет.

Новая волна паники подкатывает к горлу. Без своей игры – она никто, она никому не нужна. Даже родителям. Конечно, они снова наденут маски любезности, будут говорить, что любят ее, несмотря ни на что, несмотря на то, кем она станет, но… какой в этом смысл? Этим людям не дано понять, что без своей игры, без своей мечты она не нужна даже самой себе! В чем смысл жизни без мечты, без попыток ее осуществить?

Пальцы дрожат, хотя всхлипывания уже прекратились. Эмили прикрывает рот дрожащими ладонями и медленно и глубоко дышит в попытке вернуть самообладание. Получается не сразу.