— Я же НИЧЕГО не сделал.

— Не сделал. Больше не хочу иметь с тобой ничего общего. Открой дверь. Я хочу уйти.

Что за ахинея? — встряхиваюсь я.

Она пытается встать с кресла.

— Сидеть, — толкаю обратно.

О чем ты? — вглядываюсь в нее.

Она смотрит на меня так, как будто бы я обязан быть в курсе.

— Мне нужно в ванную… — отстраняюсь, позволяя ей встать.

Пять утра…

Достаю белье, застилаю диван. Убираю ее плед. Ухожу на кухню.

Люди говорят: утро вечера мудренее.

Я курю и жду, пока она ляжет.

И минут через сорок возвращаюсь.

Спит. Ни с краю, ни у стены. Ровно посередине. Под пледом. Мое одеяло и подушка — на кресле. Такой вот месседж.

Я могу разложить кресло и лечь. Но я не буду этого делать. С чего вдруг?

Забираю одеяло и ложусь рядом, притягивая ее за талию к себе.

Молча и остервенело пытается расцепить мои руки.

— НЕТ.

Я чувствую, как на моих кистях появляются содранные ее ногтями борозды. Перехватываю ее кисти, зажимая одной рукой, второй держу за талию. Пальцы чувствуют шрам. Они в правильном месте, наконец-то, мои пальцы.

— Спи.

Мы замираем, я слушаю ее дыхание. Оно такое, словно она рыдает. Но она не рыдает. Прикасаюсь пальцами к ее щекам, они сухие.

— Спи… — отпускаю руки, закрывая ладонями ее живот.

С усилием всовывает свои ладони между собой и моими. Замирает.

Спи, Яна, пожалуйста… Спи. Здесь. Со мной. «Как новый год встретишь…»

Гирлянды мерцают. Почти что праздник. С новым годом, Арчи, с новым годом.

Когда ее вырубает, и она расслабляется, спим мы почти как раньше, переплетаясь телами. Это тепло. Очень. И внутри меня практически расслабляется давно завязавшийся болезненный, удушающий узел.

Может, это и не очень уместно сейчас, но мое тело, чувствуя ее запах, сходит с ума, атакуя мозги горячими снами. Месяц я не прикасался к ней…

Я «голоден» до горячих обмороков. И мой член требовательно вжимается в ее бедро. Она спит, но дыхание ускоряется. Тоже снятся горячие сны?

Прижимаюсь губами к ее шее.

Не просыпайся только… Не хочу ничего вспоминать, осознавать, выслушивать, выпрашивать… Хочу чувствовать. Всё.

Пальцы двигаются вдоль стежков шрама к резинке стрингов.

Мое тело знает ее тело, и я расслабляюсь, отпуская его. Губы скользят по спине к лопаткам, между ними. И ее сонный стон заставляет мои глаза захлопнуться, превращая меня в совершенно неразумного… От возбуждения я, кажется, растекаюсь по дивану. Пальцы рефлекторно сжимают ее.

Резко напрягается. Проснулась!

С болезненным стоном прижимаюсь лицом к ее спине.

Это так правильно сейчас — продолжить то, что начали наши тела.

Давай… притворимся, как обычно… что любим друг друга…

Но она отстраняется. И мне кажется, что даже тот пожар, что сейчас пылает под нашим одеялом, застывает.

Нет, ничего, конечно, не будет.

Бл*ть…

И я переворачиваюсь на спину, пытаясь отдышаться. Мой член от возмущения сейчас вспорет одеяло, но нам, конечно же, ничего не обломится.

— Доброе утро, Яна, — мой голос срывается.

Вздрагивает.

Никогда не говорил ей этого. Никому, наверное, не говорил.

Садится, спуская ноги на пол.

Похудела…

— Очень мало доброго в этом утре. Открой мне дверь.

— Нет.

Встает, забирает с кресла свое полотенце и уходит в ванную.

Поднимаюсь следом. Заказываю все, что она любит, и еще много всякой еды. Цветы…

Никогда не дарил ей цветы. Понятия не имею, какие ей нравятся. Не интересовался. Но почему-то в памяти всплывает незаконченный рисунок из ее мастерской. Там цветы, каких-то розово-сиреневых оттенков. Заказываю похожие.

Чувствую себя то мальчишкой, который безуспешно пытается завоевать девочку, то нашкодившим мужем, пытающемся выкупить прощение жены. Но ведь я ни тот, ни другой.

Доставка уже все привезла. Разбираю коробки на кухне. Цветы ставлю просто в вазу, оказывается, у меня она даже есть. Как-то не к месту дарить ей сейчас цветы. Глупо.

Очень долго не выходит из ванной.

С тобой все в порядке?

Подхожу к двери, стучусь, ложусь на нее спиной, прислушиваясь к звукам. Закрывает воду.

Там нет второго полотенца. Всегда забывает прихватить его. И ее мокрые волосы закапают сейчас все половое покрытие, как обычно. Иду за вторым, ловлю ее на выходе из ванной и протягиваю.

Молча забирает, обматывая волосы.

— Пойдем завтракать.

Идет через кухню в комнату, не останавливаясь у стола. Молча прихватывает мандаринку и проходит дальше.

Закидываю в себя кусок чего-то съедобного. И, стоя в проходе, наблюдаю, как она скидывает полотенце, надевает трусики. Те самые, с накуренными котами.

Мой взгляд жадно скользит по ее телу. На ягодице синяк… Приглядываюсь. На второй точно такой же. Это что? Делаю несколько шагов ближе. Но она уже прячет свое тело под одеждой.

Перехватываю пояс ее штанов, оттягивая вниз. Следы от уколов.

С возмущением вырывается, отскакивая от меня на полтора метра.

— А что это?…

Хмуро поправляет резинку.

— Ты заболела?

— Уже выздоровела.

Не представляю ее болеющей. В ней столько энергии было всегда.

А сейчас приглядываюсь при дневном свете — бледновата.

Чувствую себя виноватым почему-то. Хотя не я ее бросил, а она меня. И это она не захотела моей заботы, пока болела.

Рингтон ее телефона отвлекает меня. Он словно выстрел, и мы рывком поворачиваем на него головы. Звонит… Встречаемся взглядами. Она срывается с места, но я ближе. И успеваю перехватить его первым.

Смотрю на экран.

Александр. Лет тридцати, солидный такой мужик, в белом костюме. Очень модно недобрит в барбершопе. Золотые запонки… Он за роялем. И я знаю и этот рояль, и штору, на фоне которой он сфотографирован. Бабуля…

«Совсем другой мужчина»…

Реально?!

Нет… Серьезно?!?

И только сейчас до меня доходит по-настоящему.

Другой мужчина?

— Это что такое?! — поднимаю я на нее глаза.