тех, кто утверждал, что Квик — обыкновенный лжец. Если у него и впрямь был какой-то «тайник» с останками, он мог бы рассказать мне о нём. Так он бы не «выдал» их полиции — а ведь именно своего рода «отказ» от них называли основным психологическим барьером, который мешал Квику продемонстрировать «сувениры» следователям. Я мог бы забрать что-нибудь из тайника, отдать на анализ — и дело с концом.

От моих наивных рассуждений меня пробудил телефонный звонок. Настало время третьей беседы с Ульссоном.

— Да… Это Янне. Ян Ульссон. Я тут подумал… Хочу дать один совет.

— Спасибо, — сказал я.

— Вы ведь читаете протоколы допросов Квика? Обратите внимание вот на что: говорил ли он хоть раз то, что ещё не было известно полиции? Мне кажется, об этом стоит задуматься.

Я поблагодарил за совет и пообещал читать внимательнее. Это оказался очень дельный совет.

Весь вечер я размышлял о том, что именно Томас Квик рассказывал на допросах, а что полиция представляла как новые сведения: следы экземы на локтевых сгибах Терес Юханнесен, указание на кострище, в котором были обнаружены обугленные фрагменты детских костей, места ножевых ранений на телах жертв на озере Аппояуре, сопровождение до места, где обнаружили тело Грю Стурвик, подробности убийства Томаса Блумгрена в 1964 году. И так далее…

Откуда у Квика появились все эти подробности, «скептики» не объясняли.

Отшельник

Когда сотрудники лечебницы оставили нас, Стуре Бергваль поставил на стол кофейные чашки и термос. Я достал несколько подсохших сдобных булочек из сэтерского магазина «Вилли». Мы немного поболтали о моей поездке из Гётеборга, о весне и тому подобных мелочах.

А ещё мы вспомнили о том, что Квик практически не покидал лечебницу со времён премьер-министра Ингвара Карлссона и пришедшего к власти в СССР Михаила Горбачёва. Квик оказался в Сэтере раньше, чем появился первый в мире сайт!

— Я никогда не говорил по мобильнику, — произнёс Стуре, который лишь благодаря телевизору смог узнать, что теперь все носят телефоны с собой.

— Как выжить в такой изоляции? — удивился я. — Чем вы тут занимаетесь?

И тут его словно прорвало: на меня обрушился такой поток речи, будто Квик все эти годы только и делал, что ждал подобного вопроса:

— Мой день начинается ровно в 05.29. Обычно я просыпаюсь сам, а если нет, то по будильнику. Потом слушаю новостную программу «Эхо» по радио, встаю в 05.33. Сделав все необходимые утренние процедуры, прихожу в столовую в 05.54, там беру кофе с простоквашей. Я всегда предельно точен: тут все говорят, что по мне можно часы сверять!

Он откусил кусочек булочки и запил её кофе.

— В 06.05 я нажимаю на кнопку звонка, чтобы меня выпустили. Ни минутой раньше или позже! Здесь это единственный способ выжить, — пояснил он. — Я превратился в невероятно рутинного человека. Неверояяяятно рутинного!

Я понимающе кивнул.

— Сегодня две тысячи триста шестьдесят седьмой раз, когда я совершил прогулку по двору. Я гуляю каждый день.

Стуре внимательно взглянул на меня. Я был впечатлён:

— Две тысячи триста шестьдесят седьмой день, — повторил я.

— Прогулка продолжается ровно час двадцать; я описываю восьмёрку. В 07.25 принимаю душ, пью кофе и читаю газеты. Затем приступаю к разгадыванию кроссвордов. Я выписываю разные сложные кроссворды, и за всё это время не оставил ни одной пустой клеточки. Иногда на то, чтобы отгадать последние слова, может уйти несколько дней, но я всегда довожу дело до конца. Порой даже отправляю свои кроссворды в газеты от имени кого-то из персонала больницы, чтобы не привлекать слишком много внимания, — несколько раз даже выигрывал всякие мелочи типа лотерейных билетов. Для меня это как работа. Кроссворды занимают моё внимание с половины девятого до четырёх. Всё это время работает радио. Всегда «Р1»! Люблю их программы «Тенденция», «Родственные связи», «Обеденное эхо», «Мир знаний» и «Язык». В шесть вечера я отправляюсь в свою комнату, и с этого момента не хочу, чтобы меня беспокоили. Тут наступает время вечерней рутины — правда, в основном я смотрю телевизор. В 21.30 ложусь. В десять тушу свет и засыпаю.

Всё было в точности, как я предполагал. Стуре Бергваль не общался ни с кем за пределами клиники. Ни с одним человеком. Да и с другими пациентами тоже.

— Стуре, вы сознались в стольких убийствах. В восьми вас признали виновным. Вы по-прежнему настаиваете на своих признаниях?

Стуре посмотрел на меня, а затем произнёс:

— Признания остались. Да…

Повисла тишина. Его слова были решающим фактором для продолжения нашей беседы. Я внимательно наблюдал за этим загадочным человеком, который всё ещё сидел напротив меня.

Возможно, он был самым жутким серийным убийцей в Северной Европе, а возможно — обыкновенным выдумщиком, сумевшим обмануть всю судебную систему Швеции.

По его облику совершенно нельзя было определить, какое из этих предположений верно.

— Здесь столько мер безопасности, — попытался я. Стуре продолжал слушать. — Кажется, из этой клиники вообще не сбежать. Все эти стальные двери, пуленепробиваемые стёкла, тревожные кнопки…

Он одобрительно замычал.

— Мне просто интересно… А что было бы, если бы вы жили в обществе?

Стуре непонимающе посмотрел на меня.

— Вы взялись бы за старое? Начали бы снова убивать и расчленять детей?

Его тяжёлый взгляд наполнился ещё большей печалью.

— Нет, нет и ещё раз нет!

Он медленно покачал головой и опустил глаза. Глядя на колени, он добавил:

— Нет, я бы не стал этого делать.

Я не сдавался.

— Так что бы случилось, если бы вы вернулись к нормальной жизни в обществе, пусть и под надзором?

— Врачи считают, что я должен оставаться в психиатрической лечебнице…

— Я знаю, — перебил я. — Читал, что они пишут. Но я хочу спросить вас. Мне вы кажетесь абсолютно нормальным. Здравомыслящим.

— Да-а? — в его голосе проскользнули столь характерные для него высокие нотки. Он улыбался и выглядел так, словно я сказал что-то абсурдное. А затем прибавил, не дождавшись ответа: — А разве я не должен быть таким?

— Нет, конечно же, нет! Вас считают самым опасным и безумным психопатом в Швеции. Разве это не ясно?

Он вроде бы не обиделся, но ответа на вопрос о том, что было бы, если бы Стуре Бергваля выпустили, я так и не получил.

Вопрос, к слову, был справедливым.

Передо мной сидел человек, казавшийся чувствительным и дружелюбным. Внешне он совершенно не походил на жестокого серийного убийцу с садистскими наклонностями, осуждённого за все эти ужасные убийства.

И какой же я мог сделать вывод?

Никакого.

Тишину нарушили сотрудники 36-го отделения: пришло время отвести убийцу