Пианист прошипел что-то негодующее, но тут раздался тихийголос Никиты.

– Всех убивать я не стану, – промолвил он, –а вот тебя, кисейная барышня, девчонка глупая, не пощажу! – И он началстаскивать рукавицы.

Леди Эстер сдавленно вскрикнула: решила небось, что Никитаобнажает руки, дабы удобнее было вытащить какой-нибудь револьвер или вовсебулатный ножичек – да прикончить меня тут же, не сходя с места. Но я мало чтосоображала и даже испугаться не смогла. Только отчего-то вдруг меня задело егообращение – видимо, остатки моей гордости, уже подавленные любовью, в последнийраз затрепыхались, прежде чем окончательно простереться ниц перед ним.

– Как вы смеете говорить мне «ты»?! – возмущеннораскудахталась я. – Немедленно извинитесь!

– Неужели? – издевательски произнес он. –Немедленно?! А вот этого немедленно не хочешь? – И он, сдвинув с моеголица капюшон, сильно шлепнул меня по одной щеке, а потом и по другой. В головеаж звон пошел! – Вот тебе мои извинения! Устала она, видите ли! А ну,пошла, коли жить хочешь!

Он вздернул меня со льда и толкнул, сильно поддав ногой подзад… Господи, да я б убила его в ту минуту, кабы могла остановиться на льду, покоторому так и поехали от этого толчка мои знаменитые тройные подошвы!

К счастью, мне было задано верное направление. Я бежала ибежала, скользила и скользила, то взмахивая руками, чтобы удержать равновесие,то размазывая по щекам злые слезы. И силы откуда-то взялись, и конца им,казалось, не было, так что еще минут тридцать я в каком-то неистовстве неслась,волоча за собой всю группу, не хуже того уже упомянутого мною пса со связкойсосисок, и слезы мои вполне высохли, и я вдруг заметила, что на льду сталокак-то светло. Поглядела в небо – оно оказалось уже не мутно-черным, амутно-серым.

Светало! Светало, а мы еще были на льду! И в эту самуюминуту Никита что-то сдавленно крикнул сзади, но я не поняла, что именно:замерев, во все глаза смотрела, как медленно сдвигается край тумана (словнотеатральный занавес!) и на обрыве возникает почти сказочная, невероятнаядекорация: сосна на самом краю, за ней густой частокол соснового же леса, а наего фоне – желтая, будто янтарная, какая-то очень нарядная избушка.

– Слава богу, – раздался близко голос Никиты. Япокосилась – оказывается, он уже стоял рядом со мной, сбросив с себяверевку. – Слава богу, мы вышли удачно и при этом удивительно точно: нажилище моего человека. Я почему вас так гнал и хотел непременно добраться дофинского берега в темноте? Далеко не все пограничники к нам доброжелательны,некоторые не верят, что к ним являются беглецы, видят в них только шпионовбольшевистской власти и расстреливают несчастных в упор, прямо на льду, недавая даже к берегу подойти и слова в свое оправдание молвить. Но это еще что!Вот если бы мы вышли на эстонцев, которых здесь тоже немало… Они бы нас непросто пристрелили, они бы нас нарочно в банях паром удушили! Очень злобныйнарод.

Мне показалось, что этим объяснением он как бы извиняетсяпередо мной за свою вынужденную грубость… впрочем, никакой вины я за ним уже непомнила: ведь меня в те минуты только изрядная встряска могла привести в себя.

В хорошенькой избушке жили безногий финн с женой, которымплатил Никита. По-русски они не понимали, зато хорошо знали, что делать вслучае внезапного появления своего патрона со спутниками: все вокруг насзавертелось очень быстро. Буквально через час (мы в это время напились горячегочаю и стали уж задремывать) за нами приехали военные на санях и повезли задесять километров в Териоки. Там нас споро допросили (могу себе представить вразумительностьнаших тогдашних полусонных, нет, полуживых ответов!), снова погрузили в сани –и уже к полудню мы были в просторной даче на берегу моря близ Териоки: там былустроен карантин, и там нам предстояло пробыть какое-то время до проверки насвсех и до прихода нужных документов: паспортов Лиги Наций и финских илифранцузских виз, кому что было нужно.

– Наемный убийца? Что, он так и представился – tueur аgages, killer? Ну и наглец! Ну и наглец…

В голосе Бертрана Баре звучало негодование, однако егозеленые глаза смеялись.

– Вы его знаете? – оживилась Алёна.

Бертран пожал плечами:

– Так, слышал…

– Я тоже слышал, – вмешался Морис. – Правда,как об адвокате, а не о ком-то другом. Один из моих знакомых антикваров однаждыпользовался его услугами. И очень хвалил, представьте – за въедливость, засмелость, за красноречие. Но об умении стрелять в цель речи не шло: по-моему,это какая-то шутка, причем весьма дурного тона.

– В каждой шутке есть доля шутки, как любит говоритьмоя жена, – сказал Бертран. – Уверяю тебя, что этот парень бьет безпромаха! Хотя, насколько мне известно, огнестрельным оружием он не пользуется.Предпочитает другие средства…

– Нет, погодите, – нахмурилась Алёна. – Ончто, в самом деле – киллер… то есть киллёр? – повторила она на манерБертрана. – И вы так спокойно об этом говорите?! Я что, в Чикаго временАль Капоне или все-таки в столице цивилизованного мира?

– Вы не в Чикаго, моя дорогая, – хихикнулаМарина. – Однако не забывайте о профессии моего бо фрэра. То, что для васвозможно лишь на страницах ваших детективов, для него – ежедневная реальность.