Похоже, Никита был одинаково «ловок» во всем, за что нибрался!

Самого его я видела мало: он крутился между дачей иГельсингфорсом, где находился Русский комитет, хлопотал о наших документах. Мнеи Корсаку он посоветовал быть осторожней в новых знакомствах: Финляндия в товремя была местом пересечения нескольких европейских разведок, в том числе ирусских, белогвардейских, да и красные тоже начали устанавливать какие-тошпионские связи… Короче говоря, очень просто можно было попасть в неприятнуюисторию, поэтому мы с Корсаком много времени проводили вместе, гуляли, каталисьна лыжах, болтали. Мне хотелось как можно больше узнать о Никите, я постояннопыталась наводить разговор на эту единственную интересующую меня тему, ноКорсак говорил о нем скупо и неприязненно, хотя дружили-то они с детства. Нескоро я поняла, что Корсак друга своего именно что с детства ненавидел изавидовал ему, причем чем дальше, тем больше. Он был из тех людей, которымдобра нельзя делать – это их унижает, они потом мстят своим благодетелям заунижение. Никита, наверное, все понимал, он ведь был очень проницателен,несмотря на молодость свою, слишком много повидал и перестрадал, слишком многоузнал о людях, да и любовь к такой женщине, как моя мачеха, заставила егодуховно повзрослеть (это я уж потом, гораздо позже поняла, когда увидела ихвместе и поняла их отношения), однако он всегда был прежде всего человекомдолга, дружбу воспринимал тоже как исполнение некоего долга, оттого и спасКорсака, оттого и возился с ним.

Единственное, о чем Корсак рассказывал мне много и охотно,это о любовных похождениях Никиты. По его словам выходило, что такого ловеласасвет не видывал! Потом я узнала, что это было вранье: да, Никита многих женщинсводил с ума, но сам хранил нерушимую верность своей Прекрасной Даме. Хорошо,что я этого тогда не знала, иначе бы вовсе умерла от горя. А в ту пору ярассуждала враз и умно, и глупо: когда у мужчины много женщин, значит, у негоникого нет, а вот когда одна – это уже хуже… У меня оставалась надежда статьдля него хотя бы одной из многих – для начала, а потом сделаться единственной.

Я уже поняла, что первого шага от него не дождусь, значит,придется действовать самой. Гордости у меня к тому времени вовсе никакой неосталось, любовное томление всю ее изнурило. Искала я только случая, чтобызастать Никиту врасплох, ждала его приезда. И вот он примчался на дачу –оживленный, радостный, непривычно улыбчивый – и сообщил, что наши визы будутготовы через неделю после Нового года.

Мы все спохватились: да ведь завтра Новый год! Конечно, речьшла о европейском празднике, по новому стилю. Его и большевики установили вРоссии, да кто из нас их установления раньше принимал всерьез? Все и 18-й, и19-й встречали по-старому, что выходило 13 января нового стиля. Но теперь мыжили в Европе, приходилось применяться к другим порядкам. Впрочем, все русскиеувидели в этом только возможность отпраздновать Новый год дважды: и по-новому,и по-старому.

В Финляндии в то время был уже сухой закон, ничего нигденельзя было купить; правда, Никита чудом раздобыл в Териоках какого-тоалкоголя, неизвестного ранее науке, да и у Мошкова, как у всякого моряка, пустьи бывшего, имелся «в капитанской каюте» некоторый припас и рому, и коньяку, ивина белого, и водки смирновской. Увы, шампанского нельзя было достать ни закакие деньги, мы очень этим сокрушались, особенно я, потому что пить вообще неумела и не любила, знала только праздничное шампанское. И вдруг, когда мы всенаши напитки враз откупорили и начали разливать по бокалам, чтобы выпить завстречу Нового года и за исполнение желаний, оказалось, что принесенное Никитойфинское питье очень напоминает шампанское: во всяком случае, оно выстрелилопробкой в потолок, облило нас пенистой струей и заиграло в бокалах.

При виде этой игры невероятное счастье меня охватило.Нетрудно догадаться, исполнения какой мечты я себе пожелала, и это внезапновозникшее «шампанское» стало для меня как бы пророчеством, что возможно даженевозможное. А на деле в бутылке оказалось не шампанское, конечно, а какое-тожуткое пойло, чуть ли не самодельное, и оно вмиг ударило мне в голову.Совершенно ничего не помню из той вечеринки… промельки какие-то остались…

Вот Соловьев за Стейнвеем… музыка, музыка, музыка… «Adios,pampa mia!» – прекрасное танго, я его на всю жизнь запомнила. «Прощай, мояродина!» – для нас, для русских, это название исполнялось особым смыслом,однако в музыке этой было что-то невероятно любовное, страстное…

Вот я танцую танго с Корсаком, и он сильно, грубо прижимаетменя к себе, а я хохочу и отстраняюсь… Вот я танцую с Никитой – он и впрямьдвигается легко, ведет меня умело, даже и фигур можно не знать, чтобы следоватьза ним, нужно только его слушаться, что я и делаю. «Adios… adios, pampa mia!»Видимо, у нас хорошо получается, слаженно, поэтому нам аплодируют зрители –все, кроме Корсака. Я танцую с Никитой и прижимаюсь к нему, и теперь ужеосторожно отстраняется он… Потом я танцую с Мошковым, но тут уж никто ни к комуне прижимается – он просто смотрит на меня с тревогой и говорит с отеческойлаской в голосе: «Ох, милая девочка, не натворите бед! Идите-ка вы лучшеспать!»

Это показалось мне наилучшим из всех советов в мире.

– Отлично, я иду спать! – остановилась я посредитанца. – Покойной всем ночи!

И не успел никто и слова сказать, не успели как-то меняостановить, а я уж выскочила из залы и вихрем понеслась в свою комнату. Таммигом стащила с себя платье: оно было из новых, купленных уже здесь, вФинляндии, страшненькое какое-то, но мне тогда, помню, к лицу было все, что нинадену (ну совершенно по Пушкину: а девушке в осьмнадцать лет какая шапка непристанет?!), это и определило мою дальнейшую судьбу в Париже, к слову сказать…

Итак, я разделась, завернулась в халат – между прочим, тотсамый, спасительный, маскировочный, купальный, в котором я переходила Финскийзалив; теперь, отстиранный, отпаренный, он сел, в размерах уменьшился и, занеимением лучшего, служил мне пеньюаром – и, словно призрак, понеслась покоридору к той комнате, в которой жил Никита. Во время своих приездов он делилэту комнату с Корсаком, но о его существовании в те минуты я вовсе забыла,думала только: вот комната Никиты, здесь я его дождусь, нынче он от меня несможет отстраниться. Я хотела лечь в его постель и дождаться там, я былаубеждена, что он не устоит, увидев меня, а если понадобилось бы, я готова былаего силой взять… или умолять на коленях… Теперь нужно было только терпениянабраться, чтобы не умереть в ожидании его.

Ну, вот и дверь. Меня вдруг ударило ужасом: а что, еслизаперто? Что тогда? Весь мой план рухнет!