– На лифте, последний этаж, кабинет 1988, стучи три раза, – бросил вслед неприветливый дежурный.

Я нажал на кнопку вызова лифта. Где-то вдали послышался зловещий скрежет, достойный старинного хоррора, и кабина неохотно двинулась в мою сторону. Кабинет 1988? Как такое возможно? Я точно помню, что на подходе к участку обратил внимание на серое панельное здание – один подъезд, два этажа. Две тысячи кабинетов могли уместиться здесь только в том случае, если у участка была внушительная подземная часть или же нумерация помещений не имела никакого смысла.

Спустя минуту лифт всё же распахнул передо мной свою грязную душу. Внутри было накурено и явственно пахло мочой, а на стенах написано и нарисовано: афоризмы «Трус не играет в мента», «Сдал информатора – сдал норматив», «Табельное не предаст», «Кинул палку – избежал висяка», схематичные изображения коррупционных схем, внушительный (на весь потолок кабины) инфографичный гид по погонам и другие шедевры полицейского фольклора встречали меня во всём своём великолепии. Я осторожно вошёл и уставился на табло с кнопками: их было всего две, но большие, идеально подходящие для удара по ним среднего размера мужским кулаком. Я не стал противиться и стукнул что было сил по той, что своей прожжённой окурками стрелкой обещала отвезти меня наверх.

Через несколько минут неторопливого движения кабина резко остановилась, тяжело просев под собственным весом, и нехотя со скрипом открылась.

Передо мной был длинный коридор. Времени до встречи с адресатом оставалось ещё около трёх минут, и я, впервые за этот безумный день, решил не торопиться. Благо идти по коридору было интересно: за развлечения здесь отвечали красивые ч/б фотографии, развешенные в шахматном порядке на обеих обшарпанных матово-серых стенах. Снимки рассказывали привычные, но вполне себе занимательные хроники рядового соотечественника в погонах. Чем дальше я продвигался по коридору, тем отчётливее мне представлялась история этого человека: от первого УЗИ-снимка (крохотный эмбрион, сложивший левую ручку так, словно отдаёт честь), через счастливое младенчество (постановочный кадр в фотостудии – между матерью с пронзительно грустными глазами и одетым в винтажную полицейскую форму крепким отцом), беззаботное детство (играет в войнушку с ярко-зелёным пластиковым пистолетом, в потрёпанной отцовской фуражке) и грубую юность (фото из армейской казармы, стоит ногами на двух щуплых «духах», скрючившихся на карачках в три погибели) – прямо туда, во взрослую самостоятельную жизнь (суровые трудовые будни, разудалые пьянки, чьи-то юбилеи, чьи-то похороны, свадьба, развод, ещё одна свадьба, развод и снова свадьба).

Заглядевшись на эти навсегда застывшие, будто впечатанные в многовековой янтарь снимки, я вдруг осознал, что иду по коридору памяти много дольше, чем планировал: часы показывали 11:29:34. В запасе оставалось чуть больше двадцати секунд. Вновь опоздать сегодня я уже не мог, поэтому нехотя побежал – сначала медленно, лёгкой трусцой, а потом всё быстрее и быстрее, постепенно переходя на стремительный спринт. И вот я уже нёсся, как ветер, но заветная дверь всё не появлялась. Зато фотографии на стенах даже и не думали заканчиваться: казалось, их становится всё больше. Теперь они отражали каждодневный быт безымянного героя: он просыпался, вставал с кровати, аккуратно, по-армейски застилал постель, чистил зубы, брился, надевал полицейскую форму, завтракал чёрным кофе и бутербродом с плавленым сыром, целовал жену и маленького (лет пяти-шести) сына, выходил из дома, садился в чуть потасканное временем (лет пяти-шести) служебное китайское авто, здоровался с водителем кивком, и машина трогалась с места; проехав от дома на Котельнической до уже знакомого мне здания на «Проспекте Мира», человек вылезал из салона автомобиля, заходил в участок, снова лёгким кивком здоровался с сидящим на КПП дежурным (тем самым азиатом со сбитыми костяшками, который, не в пример его поведению во время встречи со мной, поспешно отложил росфон с файтером в сторону, едва завидев начальника), а потом вызывал лифт, нажимал кнопку «вверх», доставал из кожаной барсетки маркер, писал новый перл на одной из стен, секунду-другую любовался шедевром, ухмылялся, выходил из лифта и, насвистывая «Наша служба и опасна и трудна», неспешно двигался по этому же коридору, где я летел что есть сил. На бегу кадры складывались в самую настоящую анимацию, и чем быстрее я нёсся, тем быстрее перед глазами проигрывался странный немой фильм. А бежал я уже на пределе возможностей, задыхаясь от жажды и желания упасть и остановиться навсегда.

В то самое мгновение, когда секундная стрелка подбиралась к неминуемому для меня финалу, а силы стремились к столь же неминуемому нулю, герой фотохроники достиг конца коридора, достал ключ, открыл тяжёлую металлическую дверь и вошёл внутрь. Тут же я увидел эту самую дверь прямо перед своим носом, врезался в неё с размаха и, отрикошетив, упал навзничь. Удар пришёлся на правое плечо, которое, как мне показалось, тут же превратилось в одну огромную гематому. Я скорчился от боли, не в силах вскрикнуть. Дверь открылась: на пороге стоял уже знакомый мне герой в красивой полицейский форме и с аккуратно причёсанными усами, весело отхлёбывающий чай из кружки с надписью «Ну и кто тут босс, падла?» (благодаря фотографиям я уже знал, что кружка была подарена подчинёнными на последнее 23 Февраля).

– Ну и чего ты тут разлёгся, парень?

5.3

В кабинете пахло свежей сдобой. Адресат (я понял, он был похож на сменившего профессию почтальона в старом советском мультике из далёкого детства) закрыл за мной дверь, гостеприимным жестом указал на одиноко стоящий перед огромным дубовым столом стул (стул был скрипучий, со следами засохшей крови – кажется, на нём кого-то часто и много пытали) и, смешно чертыхнувшись, побежал снимать старинный чугунный чайник с небольшой походной конфорки (подобный гаджет я видел когда-то на дачном чердаке у своей покойной бабки, любившей всё тщательно складировать).

– Ох, не могу я привыкнуть к современным устройствам, чёрт бы их всех побрал. Для меня и электрический-то чайник – инопланетный корабль, что уж говорить о беспроводных самоварах, – со вздохом заметил полицейский, как бы отвечая на мой невысказанный вопрос. И, не оборачиваясь, по-отечески добавил: – Плюшку будешь?

– Что, простите?

– Жена напекла с утра своих фирменных. Помоги съесть, а то ж не домой всё тащить обратно. Она такого не понимает. А этим мудакам (речь, видимо, шла о коллегах) сладкое не полагается. И так их балую хорошим отношением. Да и калорийно больно, ещё гуще разжиреют, лентяи.

Адресат достал из старого деревянного шкафа-буфета поднос с ароматной сдобой, поставил его передо мной и налил чаю, от которого валили тяжёлые клубы пара. Всё это выглядело более чем странно. Но от угощения я не отказался – есть хотелось страшно. Да и пить тоже, и особенно – после неожиданного спринта. Несмотря на дружелюбный настрой адресата, воды я попросить стеснялся, поэтому дул на горячий чай в надежде, что он когда-нибудь остынет.

Немолодой мужчина (похожий не только на мультяшного почтальона, но и на известного советского актёра с аккуратными чёрными усами и впалыми щеками, имени которого я вспомнить не мог) сел напротив и с интересом смотрел, как я ем. Голод проснулся во мне исхудалым диким зверем, которому после затянувшейся зимы срочно требовалось восполнить запасы органического топлива. Кажется, адресата это не смущало – и даже, напротив, ему нравилось.