Роман окинул створку быстрым взглядом. Потом вытащил изо ртажвачку, залепил глазок на двери соседней квартиры, выудил из кармана нечто,больше всего похожее на кривые палочки, поперебирал их красивыми,аристократическими пальцами, сунул одну в скважину… Щелк, щелк. Та же операциябыла проделана и со вторым замком.

– Сезам, откройся, – бормотнул Роман и посоветовал: – Ключибольше не теряйте. Не во всякой мастерской дубликат сделают.

– Спасибо, – обрадовалась я, – сколько я вам должна?

Парень хмыкнул:

– Ничего.

– Но, – растерялась я, – как же, вы время потеряли, ехали…

Мальчишка молча шагнул в лифт и исчез. Я проскользнула вквартиру и тщательно заперла дверь. Интересно, из какой передряги Юрка вызволилэтого Романа, раз парень кидается исполнять любое его поручение?

В коридоре царила нежилая тишина. Удивительное дело, стоитхозяевам уехать или, того хуже, умереть, в их квартире мигом появляетсясовершенно особая атмосфера. Я просто кожей ощущала, что в этом доме никогонет. Отчего-то мне стало страшно. Умом я понимала, что войти сюда никто несможет. Лена мертва. Павел в тюрьме, Марья Михайловна и Никита в больницах… Нопотом вдруг вспомнила, как легко, играючи Роман открыл отличные замки, и быстрозадвинула огромную, тяжелую щеколду.

Через два часа стало понятно: денег в квартире нет.Полмиллиона долларов – это довольно большая по объему куча. Если деньги вбанкнотах по сто баксов, то получится пачек пятьсот. Впрочем, говорят,выпускаются купюры по тысяче гринов. Я-то такие никогда не видела, и если суммасостоит из этих ассигнаций, то их всего-то пятьсот штук. Но внутренний голосмне подсказывал: нет, денежки самые обычные, сотенные…

У Федуловых имелся сейф, в спальне, за зеркалом. Один раз мыс Никиткой играли в «записочки», мальчик сунул туда для меня «сюрприз» и долгосмеялся, когда увидел, как я непонимающе смотрю на зеркало. Потом Никита открыл«страшную тайну» – код замка: год его рождения.

Я прошла в спальню, набрала нужные цифры и уставилась впустое пространство: ничего. Тяжело вздыхая, я взяла ключи, висевшие в прихожейна крючке, поднялась в мастерскую и обыскала чердак. Никакими деньгами там и непахло. Впрочем, в спальне Лены на трюмо небрежно валялся элегантный кошелек иззмеиной кожи. Внутри нашлись триста долларов, две тысячи рублей и кучадисконтных карт. Но это были единственные деньги, обнаруженные мною в квартиреФедуловых.

Устав от бесплодных поисков, я прошла на кухню, заварилачай, отыскала в холодильнике слегка подсохший сыр, пачку масла, достала изшкафчика крекеры и, сделав себе пару бутербродов, взяла телефонную книжку иначала обзвон.

Номеров оказалось не слишком много. Я действовала просто,начав с буквы «а». Не успевал голос произнести «Алло», как я мигом говорила:

– Здравствуйте, беспокоит домработница Лены Федуловой, мнепоручено сообщить вам о трагической смерти хозяйки…

Кое-кто охал, кто-то не проявлял ни интереса, ни сочувствия.Вплоть до буквы «к» я нарывалась на совершенно разных людей: парикмахершу,массажистку, мойщицу окон, бывшую няню Никиты, несколько раз отвечали:«Магазин» или «ресторан».

Но в этих точках никто не слышал о Федуловой. Приближалсяконец книжки, настроение становилось все хуже. Наконец я добралась до фамилии«Кленова» и устало сказала ответившей женщине заученную фразу.

– О боже, – воскликнула та, – нет! Неправда, что за чушь вынесете! Какая смерть! Ленке только двадцать три исполнилось!

– Вы ее хорошо знали? – осторожно поинтересовалась я.

– Господи, – донеслось из трубки, – конечно. Правда,последнее время мы созванивались реже, чем раньше, но Ленка моя подруга.Господи, скажите, что вы пошутили!

Я посмотрела еще раз в книжечку. Кленова Аня!

– Анечка, у меня для вас есть пакетик…

– Какой, от кого? – забормотала девушка.

– Лена просила вам передать, а мне все недосуг было, ужизвините, можно сейчас привезу?

– Хорошо, – тихо сказала собеседница. – А что теперь будет сНикитой? Павел жив?

– Жив, – ободрила я ее, – вот приеду и расскажу.

В отличие от Лены, обитавшей в шикарной квартире, Анечкаютилась в огромной грязной коммуналке. Правда, расположена она была в самомцентре, всего в нескольких шагах от метро «Смоленская», в тихом, каком-тосонном староарбатском переулке.

Лифта в шатающемся от ветхости доме не было и в помине.Лестница, когда-то мраморная, украшенная чугунными перилами художественноголитья, теперь выглядела жутко. Кое-где отсутствовали ступеньки, а местныежильцы ухитрились отодрать от ажурных железок загогулинки и разбить почти всеокна. Поэтому в подъезде стоял зверский холод. И вот что странно, несмотря навеликолепную «вентиляцию», в воздухе висел «аромат» мочи и помойки.

Стараясь не дышать, я поднялась на второй этаж, очутиласьперед огромной дверью из темного дерева и позвонила. Дверь распахнули безлишних вопросов. Полная, какая-то обрюзгшая женщина нервно выкрикнула:

– Вы Виола? От Лены? Идите сюда скорей.

Я вошла в темный коридор и поискала глазами вешалку, но Аня,не предложив мне раздеться, быстрым шагом, почти бегом, кинулась в глубьказавшихся безразмерными апартаментов. Пришлось идти за ней прямо в ботинках икуртке.

Я никогда не жила в коммуналке. Невесть каким образом мойпапенька, прибыв в Москву из деревни, получил собственное жилье, в «хрущобе»,зато двухкомнатное. Правда, в самой большой комнате было всего четырнадцатьметров, в кухню не влезал даже холодильник, а ванная, совмещенная с туалетом,не позволяла втиснуть в свое нутро не то что стиральную машину, а даже тазик сведром, потолки висели буквально на голове, а когда Раиса купила новый диван,его пришлось разбирать, чтобы пропихнуть в дверной проем. Но это была отдельнаяквартира без дежурств по местам общего пользования и склок возле плиты. Кое-ктоиз моих одноклассниц проживал в коммуналках, и я хорошо знала, какие там царятпорядки. Впрочем, даже если между соседями идеальные отношения, все равноиногда хочется одиночества…

Но таких комнат, как у Ани, я никогда не встречала. Потолокпарил на высоте метров пяти, два огромных окна сияли осенним солнцем на однойстене, третье окно было напротив, на другой. Конца комнаты просто не быловидно, а потолок покрывала лепнина с позолотой, правда, кое-где облупившейся иотбитой.

– Вот это да, – ахнула я, – царское великолепие!