Я ела как не в себя. Желудок, привыкший к синтетическому протеину и энергобатончикам, бунтовал, но потом один из медиков дал мне какие-то таблетки. Первые дни меня регулярно таскали на осмотры, и каждый раз я обливалась холодным потом — вдруг они найдут Нико? Но меня просто обследовали, провели какое-то лечение и отпустили.

Я знала, что кроме нас и медиков тут еще полно народу — какие-то снабженцы, техники, инженеры, связисты, простые, не модифицированные, солдаты, которые тренировались отдельно от нас, а вот некоторые занятия у нас были общие. Я не понимала, в чем смысл их присутствия, но вопросов не задавала.

Знала, что полковник Валлерт на базе бывает редко, но когда он приезжает — это сразу заметно, воздух словно наэлектризован.

Что Хольт — настоящий садист, что ему нравится унижать нас, ловить на мелких нарушениях и заставлять отвечать за них все отделение М, а не бьет он никого, кажется, только потому, что может повредить импланты.

Что сержант Дале, наоборот, нормальный — разные мелочи он предпочитает не замечать, а иногда даже может угостить запрещенной сигаретой. Коди и Детлефу он нравился, но я не могла заставить себя доверять хоть кому-то здесь.

И я знала, что все, на чьих бейджиках есть буква S, стараются лишний раз не попадаться на глаза доктору Сагитте Эйсуле.

А доктор Эйсуле постоянно собачится с доктором Ланге. Кто из них главнее, я пока не понимала.

Но вот где пятый модификант и как мне подключить к системе Нико — это пока оставалось загадкой.

Когда в конце второй недели я выходила — точнее, выползала — из желтой зоны после работы с Петером (его сознание похоже было на едва заметно мерцающий шар, и после контакта с ним я приходила в себя дольше всего), был вечер, и я прислонилась к стене здания, вдыхая запах леса, до которого было рукой подать. Нужно было бегом бежать в жилой блок — до вечерней проверки оставалось минут пять, — но я не могла заставить себя оторваться от нагретой шершавой стены, все гладила и гладила ее рукой, потом повернулась и потерлась щекой. Это возвращало меня в реальность, заставляло почувствовать, что я — это я, а не мягкая опалесцирующая субстанция, висящая посреди пустоты, что мир не заканчивается в ощущениях, для которых нет названий ни в одном языке. Мир состоит из бетонной площадки под ногами, ветра, приносящего запах хвои, теплой шершавой стены под ладонями, из верха и низа, из чувства голода, из чьих-то всхлипываний…

Я вздрогнула и открыла глаза. Кто плачет?

Медленно двигаясь на звук, я прошла вдоль здания и заглянула за угол. На ступеньках у пожарного выхода сидела Олли — рыжая лаборантка. В руках ее была сигарета, и у меня аж рот слюной наполнился. Курила она неумело, едва затягиваясь, наверное, и сигарета не ее — попросила у кого-нибудь, вспомнив, что, когда грустно, полагается покурить. Секунду поколебавшись, я решилась.

— Привет, — сказала я и шагнула к ней.

Олли вздрогнула и вскинула голову.

— Досталось от Сагитты? — спросила я сочувственно, присаживаясь рядом.

— Все в порядке, — помотала она головой и поднялась.

Я старалась не смотреть на едва начатую сигарету, которую она выронила. Кажется, все будет еще проще.

— Что бы она ни сказала, это неправда. Ты тут единственный нормальный человек. В смысле, единственная, кто к нам относится по-человечески, — я старательно заговаривала ей зубы.

Вообще-то мне и правда было ее немного жаль. Угораздило же ее вляпаться с работой. Еще эта доктор Эйсуле ненормальная…

— Все в порядке. Тебе пора на проверку.

— Ага, — кивнула я.

Олли развернулась и направилась к двери. Моя рука сама потянулась к оставленной сигарете, но она вдруг затормозила.

— Я видела, как ты стояла там, у стены, — неуверенно сказала рыжая.

Я кивнула и изобразила на лице что-то вроде улыбки.

Давай же, давай, проваливай, сигарета сейчас сама себя скурит.

— Ты каждый раз так стоишь. Что это? Что ты делаешь?

— Трусь щекой о стену.

— Для чего?

Ладно, черт с тобой.

— Меня это возвращает в реальность, — призналась я. — Там, в чужой голове… странно. Это невозможно описать, и из этого сложно вырваться. Поэтому я всегда так стою несколько минут и глажу стену. Тогда мир становится настоящим, а все, что там — нет. Вкусы, запахи, ощущения тела… Это помогает мне вернуться. Прийти в себя. Жаль, что нам тут почти ничего нельзя. Так что — вот. Стена.

Олли кивнула и наконец ушла, а я подняла ее сигарету и затянулась, ощущая неприятное, но зато понятное жжение в горле. Прикрыв глаза, я выдыхала дым, и вместе с ним уходило все то вязкое и больное, что налипло на меня в сознании Петера. Я успела сделать две затяжки, когда прямо над ухом у меня раздался голос:

— Так-так, рядовая Корто.

Я открыла глаза и вскочила, понимая, что мне конец.

— Что сказано в правилах отделения М насчет сигарет?

— Для отделения М курение запрещено, сержант Хольт.

— Так какого хрена я вижу тебя с сигаретой, Корто? — рявкнул он.

Потому что у меня скоро чердак отъедет от ваших экспериментов, хотела я сказать, но, конечно, не сказала. Такие слова будут стоить мне не меньше десяти кругов.

— Больше не повторится, сержант Хольт.

— Сорок отжиманий, — сказал он. — Тебе и тому, кто дал тебе курево. Где ты это взяла?

Ох, надо было спросить у Коди, как отвечать на этот вопрос. Интересно, если сдать Олли, он и ее заставит отжиматься?

— Нашла.

— Пятьдесят отжиманий тебе и всему отделению М. Спрошу еще раз, — сказал он зловеще. — Кто дал тебе сигарету, рядовая Корто?

— Это я, — услышала я голос за спиной.

В дверях стояла бледная и решительная Олли.

— Ничего подобного, — возразила я. — Сигарету я тут подобрала. Уже прикуренную. Можете меня проверить на детекторе лжи, у доктора Эйсуле он есть, я точно знаю.

— Шестьдесят отжиманий, — сказал Хольт, и я мысленно застонала.

Я тут до утра буду отжиматься!

— Это я дала ей сигарету, — снова сказала Олли. — Как часть постконтактной терапии для медиаторов. Энтероцептивные ощущения снимают остаточное напряжение и позволяют справиться с дереализацией после контакта с чужим сознанием.

Вот так, видимо, на умном звучит слово «раздуплиться».

— А доктор Эйсуле про это знает? — спросил Хольт насмешливо.

Олли кивнула, не колеблясь ни секунды.

— Это всего один раз, — сказала она. — Обычно мы используем другие раздражители.

Хольт покачал головой, но больше ничего не сказал.

— Докуривай, — бросил он мне.

Я затянулась без всякого удовольствия. Олли забрала у меня окурок и