говорит,

ни по-грибному не читает,

и, не владея языком,

но только графики начатком,

сжигает встречных целиком —

и улетает с отпечатком.

«Таксономия дает немало примеров…»

Таксономия дает немало примеров

нарушения техники безопасности

       в пределах родной страны —

например, берут змею, называют macrovipera

и потом удивляются отношению с ее стороны.

Не то, чтоб она до того не пугала мышей,

                не кусала женщин,

не прыгала на два метра в любую из возможных сторон,

но пока ее звали просто «гюрзой»

(тоже хамство, если подумать),

            людей от нее умирало меньше —

и это, между прочим, всем известный вселенский закон…

И способ известен – сместить характер, избыть обиду,

добыть хорошее отношение, не потеряв драгоценный яд.

возьмите семейство, переназовите его: Эвмениды…

афиняне так поступили – им и доныне благоволят.

Но и тогда, конечно, в общении знайте меру,

берегите ноги, руки, нос, компьютер, глаза —

сам Линней не додумается, что может выкинуть

            благоволящая вам випера,

то есть, простите, гадюка, то есть гюрза.

Томас Мор

И он говорит, подводя усталый итог

столетиям розни, брехне, грызне и резне:

то, что об этом всём помышлял Бог,

точно известно разве что Сатане.

Это промеж людей слово и дело хоть режь, хоть ешь,

всё не отыщутся логика и существо,

но когда целый старший архангел идет в мятеж,

он как-нибудь знает – против чего.

Но пока живем, он не расскажет нам,

и достоверно доказано, что Бога плохо слышим уже мы.

Остается позволить каждому верить своим снам,

как-то дышать в мире полусыром,

чем-то ощупывать, помнить и уточнять,

если невмоготу – творить

и надеяться, что милосердие спасет нас от внешней

                       тьмы…

Или на той стороне/изнанке/всегда/потом

Дьявол поделится тем, что вместил узнать,

надо же и ему с кем-то поговорить…

«А то, что плотно и проворно…»

А то, что плотно и проворно

плывет над краем взгляда —

оно и впрямь нерукотворно,

неодолимо, и, бесспорно,

пространство заполняет черным.

Но чайник ставить надо.

«Кто там ходит как вор, когда на дворе мертво?»

Кто там ходит как вор, когда на дворе мертво?

Кто говорит как свой, а сам – ледяной,

            осыпан пылью мучной?

По-шумерски будет «воздушное существо»,

по-аккадски – «лилу». Ночной.

Значит – солнце гудит, шелестит вода,

вол молотящий дробит копытами гром —

они являлись еще в те города.

Понятно, что не с добром.

Значит – стой, где видишь, и то, что есть, говори,

проверяй отраженье в камне, зерне, строке.

А зачем пробираться в нас, пожирать изнутри,

не записано ни в одном языке.

«Если в жизни ты к чему-то слишком привык…»

Если в жизни ты к чему-то слишком привык,

на изнанке тоже образуется связь:

у меня от переизбытка книг

в доме нечисть завелась.

Смотришь прямо – нет, не видна на просвет,

смотришь краем глаза – да вот она,

ходит, просит выпустить читать в интернет.

Говорит – голодна.

Я ей: да тебя в какую сеть ни пускай,

книгами корми, не корми,

голод лишь усилится, ты нежить, ёкай,

your kind питается людьми.

А она в ответ: не пожелаешь врагу

этого устройства, моего естества,

я бы ела людей, да, вот, никак не могу —

люди пишут слова.

И от нехватки слов я испаряюсь быстрей,

чем туман, ложащийся в траву, наяву —

удели мне кружку слов от ваших морей,

вдруг согреюсь, оживу?

– Допуск дам, администраторские права —

там в сети и книг не счесть, и людей не счесть.

Грейся. И возможно, прочитав их нынешние слова,

ты начнешь их все-таки есть.

«Некоторые любят, чтоб никакого сора…»

Некоторые любят, чтоб никакого сора,

чтобы двойные рамы – сухо, светло, тепло,

а он, представляете – втрескался в магнолию

                грандифлору,

и это ничем хорошим закончиться не могло.

Куда ее к черту в Мурман? Вот он и считал свидания

от отпуска до отпуска. Военный, какой там дом…

Когда он умер, над городом встало северное сияние,

и стоит – зеленое, белое – даже полярным днем.

Теперь мировому климату никакая сила не в помощь,

предположенья синоптиков сводятся к одному:

похоже, что это субтропики двигают границу

            на полночь —

и рано или поздно она расцветет ему.

«А с Содомом тогда ничего не произошло…»

А с Содомом тогда ничего не произошло,

ну конечно сгорел, превратился в пар и стекло

и оно все еще куда-то потом стекло,

там спекалось, дымилось…

но одновременно город остался цел,

ибо даже то, чему Ярость кладет предел,

сохраняет Милость.

Ну а тем четверым всей работы – дойти до гор,

а она, обернувшись, увидела весь ковер,

тот дрожащий, одно-временный двойной узор,

что под взглядом извне сейчас сомкнется

       и рухнет в «где-то»,

и шагнула обратно – в чудо, в пожар, в зазор,

поменяв в решетке воду и натрий-хлор,

чтоб не быть наблюдателем этому, с этим, в этом.

«Мандельштам был рассеян и всех постоянно путал…»

Мандельштам был рассеян и всех постоянно путал —

Эвменид, аонид, гиперборейцев, киклопов,

сделал пчел Персефоны собирателями уюта,