– Я здесь по другим делам, профессор, но заодно решилувидеться с вами. У вас проблемы? Почему вы не исполнили один из заказов?

– Какой заказ? В чем дело? – суетливо переспросилАристархов, самой манерой выдавая страх перед собеседником.

– Вы прекрасно знаете, какой заказ, – неторопливопроговорил Жан-Поль, – Клод Жибер, «Бассейн в гареме». Вы меня подводите.

Но вы же понимаете, мой друг! – профессор нашел линиюповедения и заговорил увереннее. – Оригинал картины украли из Эрмитажа, ив этих обстоятельствах вывозить копию было бы небезопасно. Это может привлечьненужное внимание к нашему бизнесу. Я уж не говорю о том, что будет оченьтрудно доказать, что мы вывозим копию, а не оригинал.

– Не раздражайте меня, профессор, – прервалЖан-Поль собеседника, – и не пытайтесь казаться глупее, чем вы есть. Стаможней у нас прекрасные отношения, а вывозить копию в натуральном виде никтовас не заставляет. Вы уже неоднократно вывозили картины под слоем наскоровыполненной третьесортной мазни, так что нечего сейчас изображать невинность.Сделаете еще раз. У меня на эту копию есть уже покупатель, не согласный ни накакую замену.

Жан-Поль давно уже ушел, а профессор Аристархов все сидел застоликом, прикрыв бесцветные глаза тяжелыми веками римского патриция. Каждаявстреча с этой номенклатурной сволочью на некоторое время выбивала Аристарховаиз седла, лишала его уверенности и чувства собственного достоинства. Он как взабытые советские времена ощущал себя мелкой сошкой, винтиком большой машины,вынужденным бесконечно совершать одни и те же бессмысленные движения. Профессорснова чувствовал себя рабом.

Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, Андрон Аскольдовичсбросил с себя отвратительное оцепенение, открыл глаза. Он снова был готов кборьбе, снова стал самим собой. Словно почувствовав это, рядом с ним безмолвновозник официант, самой своей подобострастной позой подчеркивая значительностьуважаемого клиента.

– Счет! – коротко бросил Аристархов. Он знал уже, чтонужно делать. Он вспомнил Мишу Рувимчика.

Михаил Ильич Рувимчик был рядовым преподавателем Академиихудожеств. Несмотря на незаурядные способности и трудолюбие, он не имел нистепени, ни звания: он просто ничего не успевал.

Михаил Ильич непрерывно женился.

Все его друзья и знакомые потеряли счет женам Рувимчика. Этижены были совершенно одинаковые – маленькие, пухленькие, светленькие, скруглыми голубыми глазами и ямочками на щеках. Казалось абсолютно непонятным,зачем менять одну пухлую голубоглазую жену на другую такую же, но Рувимчикпроделывал это с неизменным упорством на протяжении двадцати лет. Наконец егодавний знакомый, сплетник и злопыхатель Митя Дрозд придумал логичное объяснениеэтой привычке жениться. По его теории у Миши был неизменный идеал женщины, и,встретив его в жизни, Рувимчик воспламенялся, устремлялся к этому идеалу,потом, как честный человек, женился… А затем начиналась постепеннаятрансформация: став женой, очередная голубоглазая куколка все больше и большеотходила от идеала. Домашнее хозяйство, пеленки, бессонные ночи накладывали нанее свой отпечаток, она понемногу утрачивала нежную припухлость губ, фарфоровуюбелизну кожи… Она еще не успевала состариться, но Рувимчик не хотел и не могэтого дожидаться – он уже находил новое воплощение идеала, и все начиналосьсначала, причем все его жены одаривали его детьми.

В его пользу говорило то, что всех своих детей он любил истарался помогать всем своим брошенным женам. Конечно, на это не хватило быникаких заработков, и Михаил Рувимчик непрерывно рыскал по городу в поискаххалтуры.

Поэтому-то Андрон Аскольдович Аристархов и вспомнил о нем:Рувимчик – прекрасный копиист, не отказывается ни от какой работы и держит языкза зубами.

Найти его было проще простого: Аристархов взглянул возледеканата на расписание занятий и зашел в мастерскую за пять минут до перерыва.

Рувимчик, как всегда, куда-то спешил, но, услышав о деньгах,мгновенно загорелся. Когда Аристархов вынул репродукцию, с которой нужно былосделать копию, в глазах Михаила Ильича появилась тоска: во-первых, делать копиюс репродукции, а не с оригинала – тяжелая задача, во-вторых, все слышали окраже картины из Эрмитажа и то, что копировать нужно было именно эту работуЖибера, наводило на смутные подозрения. Но когда Андрон Аскольдович назвалцену, которую готов был заплатить, Рувимчик пересчитал ее в памперсы, детскоепитание и одежду для детей подросткового возраста и, отбросив всякие сомнения,взял репродукцию. Деньги ему, как всегда, были остро необходимы.

– Когда сможешь закончить заказ? – спросилАристархов.

– Неделя нужна, с сомнением в голосе ответил МихаилИльич, понимая, что ставит перед собой очень жесткий срок.

– Какая неделя? – чуть не завопилАристархов. – Остальные картины уже ушли, крайний срок – послезавтра! Миша,ты меня без ножа режешь! А если я удвою гонорар?

В глазах Рувимчика вспыхнуло революционное безумие, какое,должно быть, вело Павла Корчагина на строительство узкоколейки, и он кивнул:

К послезавтрему сделаю. День, две ночи, еще сегодняшнийвечер – должен успеть. – И он кинулся в свою мастерскую, отбросив всеостальные дела.

Лена потащилась в школу с больной головой и на голодныйжелудок, потому что не могла заставить себя ничего съесть, а от запаха кофе унее случился приступ тошноты. Хорошо, что мама уходила раньше, а то не миноватьбы новых упреков. В коридоре она взглянула на себя в зеркало и ужаснулась:чужое незнакомое лицо, беспокойно бегающие больные глаза… Следует немедленноуспокоиться, а не то каждый встречный милиционер сразу же заподозрит в нейпреступницу.

В школе Лена совершенно не слушала преподавателей иотпросилась с последнего урока, соврав, что у нее очень болит голова. Учитываяее внешний вид, классная руководительница без колебаний отпустила Лену домой.

Однако идти в пустой дом было невыносимо. Сидеть там,вздрагивать от каждого телефонного звонка и думать о картине – это было вышеЛениных сил. Она сказала Денису, что выбросила картину, но на самом деле этобыло не так. Она просто спрятала ее в первое попавшееся место – там, в подвалепод баром. И если сегодня или завтра кто-то случайно найдет картину, авозможно, это будут представители милиции, то сразу же начнут подозреватьДениса, а с ним попадет в виноватые и она, Лена.

«Проклятую картину нужно достать из подвала и сжечь! –внезапно со злобой подумала Лена. – И наплевать, что это национальноедостояние и произведение искусства. Я не собираюсь садиться в тюрьму из-закакого-то Клода Жибера! Моя вина только в том, что согласилась пойти в Эрмитажс этим подонком Денисом. За это не наказывают годами тюрьмы!»

Ноги сами понесли ее к тому бару, где они были вчера вечеромс Денисом. Надвинув на глаза капюшон куртки, Лена проскочила мимо входа,надеясь, что по дневному времени в баре пусто и ее никто не заметит. Осторожнообойдя дом, она оказалась в узком переулке, где вчера стояла машина бандитов.Вот и дверь служебного входа в кафе. Там тоже никого не было.