«На вольном просторе»:

Здравствуй, —

Желанная

Воля —

Свободная,

Воля

Победная,

Даль осиянная, —

Холодная,

Бледная.

Владимир Маяковский абсолютно осознанно сделал «лесенку» своим основным поэтическим приёмом: «Ритм — основа всякой поэтической вещи, переходящая через неё гулом. Постепенно из этого гула начинаешь вытаскивать отдельные слова».

Впервые он применил такой способ построения строфы в поэме «Про это», написанной в 1923 году:

В этой теме,

и личной

и мелкой,

перепетой не раз

и не пять,

я кружил поэтической белкой

и хочу кружиться опять.

Эта тема

сейчас

и молитвой у Будды,

и у негра вострит на хозяев нож.

Если Марс,

и на нём хоть один сердцелюдый, то и он

сейчас

скрипит

про то ж.

(Маяковский В. В. Про это).

Как последовательный футурист, Владимир Владимирович воспринимал стихотворный текст как единое целое с его типографским (или рисованным) изображением: «Сделав стих, предназначенный для печати, надо учесть, как будет восприниматься напечатанное, именно как напечатанное. Надо принять во внимание среднесть читателя, надо всяческим образом приблизить читательское восприятие именно к той форме, которую хотел дать поэтической строке её делатель. Наша обычная пунктуация с точками, с запятыми, вопросительными и восклицательными знаками чересчур бедна и маловыразительна по сравнению с оттенками эмоций, которые сейчас усложнённый человек вкладывает в поэтическое произведение» (Маяковский В. В. Как делать стихи? 1926).

Кстати, обвинения поэта в том, что «лесенка» — это такой хитрый способ увеличить собственный гонорар, который выплачивался в редакциях за каждую строчку, — откровенная глупость. Маяковский создал свой собственный синтаксис, использовал «новые» слова и словосочетания[188].

Роман Якобсон вспоминал свои разговоры с Владимиром Маяковским в Праге, в том числе касавшиеся финансовых вопросов: «Маяковский тогда очень жаловался на Госиздат: „Какие у нас дураки, думают, что если я делю стихи на мелкие сроки, то это для гонораров. А это очень тесно связано со стихами“. Особенно они сердились, когда у него был очень короткий стих, в одно слово. Была вечная история, как ему платить за слово. Он говорил, что было очень весело, если были три слова типа: „и у нас“».

Это вообще было характерно для большинства поэтов Серебряного века (в частности, для Игоря Северянина) или, например, для футуристов. Дополнительные смыслы усиливают произведение, добавляют ему глубины и образности. Несмотря на то что некоторые слова и выражения являются неологизмами, они вполне понятны читателю.

По мнению многих литературоведов, подобные неологизмы в творчестве поэтов и писателей появляются в периоды, когда общество проходит через социальные испытания, находится в нестабильном состоянии или, как вариант, активно развивается с точки зрения научно-технического прогресса.

Авторские словообразования «свинцевоночие», «выгранивал», «сердцелюдые», «дрыгоножество[189]», «испав-линиться», «быкомордая», «верблюдокорабледраконьи» и т. п. используются В. Маяковским в качестве новой уникальной краски в описании события, чувства или настроения. Они являлись частью его самобытной творческой системы, которая любима читателем, делает его произведения абсолютно узнаваемыми и самобытными, что не могло не сказываться на популярности его произведений и соответствующем росте авторских гонораров.

Вожди Октября, в большинстве не лишённые литературного таланта, вообще-то, сами очень серьёзно относились к «слову» как таковому.

Алексей Кручёных, стремительно дрейфовавший в конце 1920-х годов от собственных футуристических «продукций» к тесному сотрудничеству с большевистской властью, в неожиданной, но при этом действительно интересной книге «Приёмы ленинской речи.

К изучению языка Ленина» восторгался образностью речи Владимира Ильича, его оригинальными словообразованиями типа «пустолайка», «комчванство», «закомиссарившиеся», «огосударствливание», «субботники», «чистка» и пр.

«Весьма вероятно, что многие из этих слов не „изобретены“ Лениным. Но раз услышав их, он их закреплял, оформлял, и волей-неволей мы будем связывать их с именем Ленина, считать их автором (…) Интересен в этом отношении случай, рассказанный Л. Троцким в его книге: „О Ленине“. Власть в Петербурге завоёвана. Надо формировать правительство. — Как назвать его? — рассуждал вслух Ленин. — Только не министрами: это гнусное истрёпанное название… — Народные комиссары? Что-ж, это, пожалуй, подойдёт. А правительство в целом? — Совет Народных Комиссаров? — Совет Народных Комиссаров, — подхватил Ленин, — это превосходно: пахнет революцией» (Кручёных А. Е. Приёмы ленинской речи. К изучению языка Ленина. 3-е изд. Издательство Всероссийского союза поэтов. М., 1928). И, действительно, получилось роскошно…

Вместе с тем для Владимира Маяковского сочинение многочисленных стихотворений «на злобу дня» было вызвано в том числе и финансовыми интересами. С 1927 года он являлся штатным сотрудником «Комсомольской правды», у него журналистское удостоверение № 387, литературным сотрудником сатирического журнала «Крокодил», газеты «Известия ВЦИК», корреспондентом журнала «Огонёк», других изданий. У «Комсомолки» было специальное еженедельное приложение «Литературная газета». Только за 1928 год здесь будет напечатано 46 его стихотворений. Авторский гонорар поэта составлял всего 70 коп. за строчку, тем не менее Владимир Владимирович активно работает над редактированием приложения, придумывает заголовки, подписи под карикатурами, ему приходится сочинять по три стихотворения в день. Это уже мало похоже на творчество, скорее — литературная подёнщина. Помимо указанных изданий, поэт печатался в центральной партийной «Правде», сатирических журналах «Чудак», «Смехач», «Сатирикон», «БОВ», где огромной популярностью пользуются его фельетоны на злободневные темы: бюрократия, отсутствие критики и недовольство ею партийных начальников, когда она всё-таки появляется.

Этот нелёгкий труд нашёл своё отражение в фельетоне «Зевс-опровержец», в котором выведен тип чиновника, озабоченного открывшейся в прессе «свободой» критики и потому стремящегося публично доказать свою невиновность в «приписываемых» ему злоупотреблениях. Маяковский передаёт слово самому герою, и тот, демонстрируя честность и демократичность, рассказывает о реальных проступках, при этом попутно критикуя журналистские порядки:

Опровергатель

всегда

подыщет повод.

Ведром

возражения лей.

Впечатано:

«Суд

осудил Попова

за кражу

трёхсот рублей».

И краска

ещё не просохла,

а он

пещрит

статейные мили:

«Опровергаю

и возмущён

злостным

искажением фамилии.

Избавьте

от рецензентов-клопов.

Такие нападки —

пло́ски.

Фамилия

моя

совсем не Попов,

а раз и навсегда —

Поповский.

Перестарались

газетные вра́ли.

Где

п-р-а-в-д-а

в их волчьем вое?!

В семействе

у нас

никогда не крали,

и я —

не крал,

а присвоил.

Хроникёры

анекдотами

забавляются, блея,

а факты

в воздухе висят.

Никогда

не крал

трёхсот рублей я,

а присвоил

триста пятьдесят».

(Маяковский В. В. Зевс-опровергатель)

В стихотворном фельетоне «Помпадур» описывалась