постановлениям правительства». Старший майор госбезопасности убеждал его, что можно значительно улучшить отношение властей к церкви, если пойти на определенные уступки и признать вину перед народом.

16 июня 1923 года глава РПЦ обратился в Верховный суд с заявлением: «Будучи воспитан в монархическом обществе и находясь до самого ареста под влиянием антисоветских лиц, я действительно был настроен к советской власти враждебно, причём враждебность из пассивного состояния временами переходила к активным действиям, как-то: обращение по поводу Брестского мира в 1918 году, анафематствование в том же году власти и, наконец, воззвание против Декрета об изъятии церковных ценностей в 1922 году. Все мои антисоветские действия, за немногими неточностями, изложены в обвинительном заключении Верховного суда. Признавая правильность решения суда о привлечении меня к ответственности по указанным в обвинительном заключении статьям Уголовного кодекса за антисоветскую деятельность, я раскаиваюсь в этих поступках против государственного строя и прошу Верховный суд изменить мне меру пресечения, то есть освободить меня из-под стражи. При этом я заявляю Верховному суду, что я отныне советской власти не враг. Я окончательно и решительно отмежёвываюсь как от зарубежной, так и от внутренней монархически-белогвардейской контрреволюции». В московских газетах сохранилось описание того, как москвичи встречали своего Патриарха у ворот тюрьмы. Одна из них писала: «Многотысячная толпа задолго залила всю площадь около тюрьмы. Вдали стоял экипаж. Большой отряд чекистов по обе стороны толпы образовал коридор от ворот тюрьмы к экипажу. После долгого ожидания раскрылись ворота и показался Патриарх. Длинные всклокоченные седые волосы, спутанная борода, глубоко впавшие глаза на осунувшемся лице, ветхая солдатская шинель, надетая на голое тело. Патриарх был бос… Потрясённая многотысячная толпа, как один человек, опустилась на колени и пала ниц… Медленно шёл Патриарх к экипажу, обеими руками благословляя толпу, и слёзы катились по его измученному лицу». Сам святитель Тихон, когда ему задавали вопрос о покаянии перед безбожной властью, отвечал: «Пусть погибнет имя моё в истории, только бы Церкви была польза».

Священнослужители — участники процесса об изъятии церковных ценностей. 1922 г. Фото В. К. Буллы

После изучения общественных настроений Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение отказаться от заранее спланированного публичного процесса над главой церкви, решив сосредоточиться на идеологических методах борьбы с «опиумом для народа».

31 июля в большом зале Консерватории состоялся очередной диспут на тему: «Раскаяние Тихона — кто такое Тихон: патриарх или самозванец — за кем пойдёт народ: за Тихоном или за обновленцами и собором». Мероприятие организовано петербургским антрепренёром, который пригласил для участия в качестве содокладчика (от обновленцев) Александра Введенского, епископов Серафима (Чичагова), Илариона (Троицкого) и архиепископа Крутицкого от Московской Патриархии.

«Вообще, к устройству диспутов надо прибегать с крайней осторожностью, — писал член Центрального Совета Союза воинствующих безбожников СССР А. Т. Лукачевский. — Опыт показывает, что они дают обратный результат — например, разжигают религиозный фанатизм. Стоит только вдуматься в сущность религиозного диспута, и нам логически ясно будет видно, сколько предоставляется возможностей, чтобы диспут получил отрицательное значение. В каждом религиозном диспуте приходится оперировать понятиями и данными различных наук: гносеологии, сравнительного языкознания (например, по критике Библии), истории и археологии; критического отношения ко всему этому от аудитории, мало подготовленной, нельзя ждать… Вот почему Московский Комитет РКП в одном из своих циркуляров предлагает всем райкомам и укомам воздержаться от организации диспутов, допуская их лишь в исключительных случаях, не иначе как с согласия Агитотдела МК. Как правило, диспут можно организовать, когда уже имеется подготовленная аудитория. Например, можно провести диспут при участии учащихся Совпартшколы в виде заключительной главы после лекции по истории материализма и религии» (Агитатор-пропагандист. Владимир, 1922. № 5. С. 12–13).

Судебное заседание по делу об изъятии церковных ценностей.

1922, май. Фото В. К. Буллы

При этом билеты на мероприятия с участием раскольника А. И. Введенского публика буквально рвала из рук, они раскупались по двойной, тройной цене, хотя и так стоили недёшево: первые девять рядов — дороже 150 рублей, галёрка — до 20 рублей. Во время одного из них раскольник[185] говорил собравшимся: «Ладно, будем считать, что я создан Господом, а вы, если так настаиваете, произошли от обезьяны». Луначарский отвечает: «Давайте. Но, сравнивая меня с обезьяной, каждый скажет: какой прогресс! А сравнивая вас с Богом? Какой ужасный регресс!» Так что Александр Васильевич был противником серьёзным и очень опытным.

При всём сопутствующем подобным антирелигиозным мероприятиям ажиотаже Владимир Маяковский старался участвовать в них крайне редко. У него была другая профессиональная специализация — в основном это обсуждение концепций нового революционного искусства и литературы, а также встречи на не менее популярную тему «страданий» русской эмиграции.

23 марта 1927 года всё в том же Политехническом музее проходил диспут «ЛЕФ или блеф?», на котором председательствовал Владимир Максимович Фриче — директор Института русского языка и литературы Академии наук. В одном строю защитников «Левого фронта» вместе с Владимиром Маяковским «стояли» Николай Асеев, Осип Брик, Валерий Жемчужный, Михаил Левидов, Антон Лавинский, Александр Родченко, Варвара Степанова, Виктор Шкловский. Их противников представляли Леопольд Авербах, Александр Воронский, Владимир Ермилов и Вячеслав Полонский[186] — главный редактор журнала «Новый мир». Зал громкими аплодисментами поддерживал действительно блестящее выступление Владимира Владимировича, который окончательно «добил» своих оппонентов, когда прочитал стихотворение «Венера Милосская и Вячеслав Полонский»:

Мещанская жизнь

Не стала иной.

Тряхнём и мы футурстариной.

Товарищ Полонский!

Мы не позволим

любителям старых

дворянских манер

в лицо строителям

тыкать мозоли,

веками

натёртые

у Венер.

Надо сказать, что разговоры об «исключительном стяжательстве» Владимира Маяковского были довольно сильно преувеличены его недоброжелателями. На самом деле в целом ряде случаев им двигал не столько коммерческий интерес — обеспеченный в материальном смысле литератор как раз помогал очень многим: и знакомым беспризорникам, и соседнему детскому дому, проводил благотворительные акции в пользу бедствующих английских рабочих или пострадавших от засухи в Поволжье.

19 февраля 1922 года в Доме печати на Арбате во время выступления артистов мастерской Николая Фореггера (Мастфора) Владимир Маяковский обращался к зрителям: «Никто не покинет зрительный зал без моего разрешения, а разрешение я дам только тем, кто сделает денежный взнос в фонд помощи голодающим в Поволжье». Одновременно организуется аукцион книг с автографами авторов. Книга Маяковского «Всё сочинённое Владимиром Маяковским» с дарственной надписью:

Отдавшему всё

для голодных сёл

дарит Маяковский

своё

«Всё»

продаётся за 18 900 рублей. Всего