зубы длинные, острые. Сказала мне про Илью, что повесился, а ведь про смерть его ничего доселе не знала. Сестричка твоя где-то рядом. Я её буду ждать. Веришь мне, Женечка, или как в лазарете больной обзовёшь? Серафим вот не поверил.

– Нет, Томочка, верю тебе! – заторопилась Женя, лишь бы только её успокоить. – Вот вернётся Дашутка, ты главное жди её, и первая встретишь! И от меня передай, что я вернусь скоро, не позже первого снега, и привезу ей что-нибудь из конвоя и мы про всё, про всё поболтаем! А на следующий год возьму её вместе с собой, как давно обещала. Покажу другие общины, какие люди по свету живут. Ты только не давай Дарье плакать! И сама не плачь, а то Дашенька тоже расстроится. И спаси тебя Бог, Томочка, за доброту! Спаси Бог, что нас вырастила!

Женя сказала так и в который раз обняла нянечку. Они долго стояли, успокаивая друг друга. Тамара всё плакала, не переставая, и причитала.

– Вы ведь мухи за всю жизнь не обидели, так за что же на вас горе такое? За что?!

Женю сильно кольнуло это: «За что?!». «За что?..», – повторила она в мыслях и вспомнила, что было сказано ей о подземниках и про Илью, и как она обманывала Воисвета, и как соврала Дарье. Вспомнила и про бочки в хранилище. Страшное прозрение «за что» вспыхнуло в ней, как утренние окна в храме. Выходит, что, желая добра, можно зло сотворить и позволить ему пустить в себе корни. Воистину, благими намереньями вымащивается дорога в ад. И на каком разветвлении этой дороги она проглядела подсказку Божью свернуть и вернуться или вовсе по ней не пойти?

– Мне пора, – заторопилась Женя из дома.

– Ступай, Бог с тобой! – перекрестила её Тамара. – Ты себя береги, а я уж Дашутку и дом ваш поберегу.

Женя оставила её и выскочила во двор на улицу. Солнечный день стоял в самом разгаре. По улицам Слободы единым потоком тянулись семьи общинников. Люди шли к Спасским воротам. Малышей тащили матери на руках, дети постарше ковыляли вместе с родителями. Подростки деловито помогали отцам с сумками и поклажей. Кто-то тащил узлы на спине, кто-то сгрузил вещи в тележки, кто-то волокся с коробами и чемоданами пешим шагом.

Деревянную Слободу временно переселяли в каменную Обитель. Людям разрешалось взять с собой только самое необходимое из вещей и припасов. В потоке переселенцев раздавался стук железной посуды, скрип колёс, плачь младенцев и окрики недовольных десятников. Охрана проводила людей через надвратную церковь в Малый Двор Монастыря, где ключник должен был расселить их в келейном корпусе. Накинутые нараспашку тулупы, лохматые шубы и старые пуховики смешались с песчаными куртками ратников.

В обратную сторону от Спасских ворот шли нагруженные мешками и ящиками ополченцы. Улицы и перекрёстки внутри Слободы собирались перекрыть баррикадами. Со стороны частокола слышался перестук молотков – трудники спешно возводили помосты для обороны.

Мимо Жени прошёл расчёт пулемётчиков. На плечах первого и второго номера лежало тяжёлое завёрнутое в чехол тело оружия с подогнутыми сошками, в руках у каждого по коробу с патронами. За ратниками вновь потянулись переселенцы. Женя очень спешила, но по дороге узнала девушку в ярком цветастом платке, бредущую в потоке людей вместе с семьёй.

– Фотиния! – окликнула Женя.

Отец трудницы – пожилой мужичок, и сухопарая мать остановились и поставили чемоданы, где суше. Они подождали, пока Женя приблизится. Отец стянул с головы островерхую шапку. Фотиния же с недовольством поджала губы и прохладно поглядывала.

– Молитвами святых наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, – скороговоркой поздоровалась Женя, как поступали в Общине чины.

– Аминь! – нескладно ответили старики. Фотиния не поздоровалась и ждала, чего ей от них надо. Обычно весёлая и красивая, самая видная невеста в Монастыре, сегодня её лицо некрасиво тускнело, ни единого намёка на улыбку, большие глаза прищурились и обиженно сверлили Женю. Пусть неудобно было говорить с ними, но Женя всё-таки начала.

– Вы с Тамарой соседи, так приглядите за ней. Расхворалась она, еле ходит, а муж у неё, сами знаете, невнимательный.

– Что, ведьма и её погубила? – не сдержалась Фотиния. Отец одёрнул её за рукав.

– Езжай спокойно, Евгения Сергеевна! Приглядим, приглядим! И дома проведаем, и в кельях про здоровье спросим. Чего уж, раз коли соседи…

Он подхватил чемоданы и торопливо пошёл, но Женя окликнула. Ей захотелось сделать им тоже что-то хорошее.

– Давайте я с ключником поговорю, чтобы место в кельях получше вам выбрал и поближе к Тамаре. В Обители нынче много народу, но я постараюсь и похлопочу.

– Не нужна нам твоя помощь! – огрызнулась Фотиния. – Мало ваша семейка беды наделала? Из-за вас Навь под Монастырём стоит, отец её твой приволок! Все, кто с вами свяжется, в могилу заскочат. Проклята ваша семя, вот и вали подальше от нашей!

– Да тише ты, срам! – напустился отец на Фотинию и потащил её за руку. – Чего орёшь?! Чего боталом намолола?! Всю грязь собрала на дочь настоятельскую! Замолчи, у-у замолчи мне!

Он грозил кулаком, волок дочь и жену вместе с поклажей подальше от глаз соседей, а Фотиния всё не унималась, оборачивалась и злобно шипела.

– Проклята ваша семья. Вот «за что», – повторила Женя, как эхо, но опомнилась и побежала скорей к арсеналу.

Раньше оружейных складов в Монастыре не было. Арсенал построили лишь при Сергее, когда Егор приобрёл у язычников большие запасы оружия. В Малом Дворе между келейными корпусами и восточной стеной