– Ладно, тогда поищем вместе, – с тихим смешкомоткликнулся Майкл.

Через расположенную в дальнем конце столовой дверь онипопали в буфетную с небольшой раковиной и высокими застекленными шкафами,забитыми фарфором. Майкл внимательно осмотрелся и даже пощупал стены, как будтоизмеряя их толщину.

– Туда, – сказал он, направляясь к двери,противоположной той, в которую они вошли. Роуан последовала за ним.

Майкл нажал на почерневшую от времени кнопку в стене, и подпотолком тускло вспыхнула покрытая слоем пыли лампочка. В неярком свете ониувидели длинное, расположенное на двух уровнях помещение. Верхняя его частьпредставляла собой стерильно чистую кухню, а нижняя, с камином, служила, судяпо всему, небольшой столовой, где обитатели особняка могли позавтракать.

Одну из стен почти полностью занимал ряд застекленныхдверей, выходивших в заросший зеленью внутренний двор. С улицы доносилосьгромкое и отчетливое кваканье лягушек Северный угол двора полностью загораживалоот взгляда огромное дерево, черные очертания которого проступали даже на фонетемноты.

В целом все здесь выглядело очень элегантно, удивительностаромодно и в то же время эффектно.

В противоположную стену был встроен большой холодильник. Егомассивная дверь по своим размерам не уступала дверям в морозильные складскиекамеры крупных ресторанов.

– Только не говори мне, что и там лежит чье-нибудьмертвое тело, – усталым голосом попросила Роуан. – Я не желаю об этомзнать.

– Нет-нет, не беспокойся, только продукты, –улыбнулся Майкл. – И холодная вода. – Он извлек на свет чистуюбутылку с прозрачной жидкостью. – Позволь тебе напомнить, что ты на юге. Аего обитатели всегда держат в холодильниках бутылочку-другую.

Заглянув в угловой шкафчик над раковиной, он достал оттудадва стакана и поставил их на безукоризненно чистый кухонный стол.

Роуан с наслаждением пила ледяную воду. И вновь ейвспомнилась старуха. Да, это был ее дом, это был ее стакан… Тот, из которогоона пила… Охваченная внезапным отвращением, Роуан поставила стакан в стальнуюраковину.

Да, действительно, все здесь как в ресторане. Кто-то ещедавным-давно обставил и оборудовал эти помещения в соответствии с модой техлет, убрав из них все предметы Викторианской эпохи, столь популярные сейчас ужителей Сан-Франциско.

– Что будем делать, Майкл? – спросила она.

Майкл долго смотрел на зажатый в руке стакан, потом перевелвзгляд на Роуан, и в его глазах было столько нежности, любви и заботы, что унее защемило сердце.

– Любить друг друга, Роуан, – наконец ответилон. – Любить друг друга. Как бы там ни было, что бы ни означало моевидение, я уверен, что наша любовь не входила в чьи-либо планы и не былапредопределена какими-то сверхъестественными силами.

Она подошла к нему вплотную и обняла за грудь, чувствуя, какего пальцы скользнули по ее спине вверх, погладили шею и запутались в волосахна затылке. Прижав Роуан к себе, он уткнулся лицом ей в шею, потом нежнопоцеловал.

– Люби меня, Роуан, люби меня и верь мне.

А разве она могла не поверить человеку, чей голос былисполнен такой искренности и такой боли?

Майкл чуть отстранился и, казалось, о чем-то задумался,потом взял Роуан за руку и повел к одной из стеклянных дверей. Они постоялинемного, вглядываясь в темноту.

– Мы можем выйти туда? – спросил Майкл, открываянезапертую створку. Похоже, запоры на этих дверях вообще отсутствовали.

– Конечно. Почему ты об этом спрашиваешь?

Он смотрел на нее так, словно хотел поцеловать, но нерешался. Тогда Роуан сама поцеловала его, чувствуя, как от одного только вкусаего губ к ней вновь возвращаются все прежние ощущения. Прижавшись к Майклу всемтелом, она застыла так на несколько мгновений, а потом первой шагнула за порог.

Они очутились на небольшой террасе, гораздо меньшихразмеров, чем та, где умерла старуха, и, пройдя по ней, открыли маленькую,затянутую сеткой и снабженную пружиной дверцу, которая тут же захлопнулась заих спинами. По деревянным ступеням они спустились в вымощенный плитами двор.

– Неплохо отремонтировано, – заметил Майкл.

– А сам дом? – спросила Роуан. – Как думаешь,его еще можно спасти или уже слишком поздно что-либо исправить?

– Вот этот особняк? – переспросил Майкл, с улыбкойпосмотрев на нее и затем окидывая сияющим взглядом стену дома с узким балкономнаверху. – Солнышко, он в порядке, в полном порядке. Он еще нас с тобойпереживет. В жизни не приходилось бывать в таких домах – ни здесь, ни вСан-Франциско. Мы вернемся сюда завтра, и я покажу его тебе при солнечномсвете. Ты увидишь, какие толстые и прочные у него стены, какие мощные стропила…Если, конечно, захочешь, – добавил он, запнувшись и чувствуя неловкость застоль бурное проявление восторга рядом с печальной Роуан, погруженной в мрачныеразмышления о недавней смерти старой хозяйки этого прекрасного особняка.

А Роуан думала в тот момент и о Дейрдре. Сколько ещевопросов, связанных с Дейрдре, по-прежнему остаются без ответа! Да, Майклрассказал ей о многом, но как много еще неясного, темного, мрачного… Нет, лучшеуж смотреть на него, видеть восторг в его глазах, когда он вот так внимательнорассматривает стены и двери особняка, подоконники и ступени…

– Тебе он нравится, да? – спросила она.

– Я влюбился в этот дом, когда был еще ребенком. Онпривел меня в восхищение два дня назад, когда я сюда вернулся. Я люблю его исейчас, несмотря на то что знаю, какие события здесь происходили, несмотря дажена смерть того парня в мансарде. Я люблю этот дом, потому что он твой. Ипотому… И потому, что он действительно прекрасен – прекрасен вопреки всему, чтотворилось за его стенами, вопреки всему, что творили с ним самим. Он былвеликолепен, когда его построили, и будет не менее великолепным через сто лет.

Майкл снова обнял Роуан, и она в ответ прижалась к егогруди, ощущая тепло его тела и чувствуя себя рядом с ним в безопасности. Онкоснулся поцелуем ее волос, пальцы в перчатках легко погладили щеку. Роуанхотелось сдернуть с них эти перчатки, но она не решилась.

– Забавно, – усмехнулся Майкл. – За годы,прожитые в Калифорнии, мне приходилось работать во многих домах, но ни один изних не заставлял меня чувствовать себя ничтожным смертным. А рядом с этимособняком я испытываю именно это чувство. И знаешь почему? Потому что ондействительно простоит века после моей смерти.