Майкл растерянно почесал затылок. Что делать? Позвонить в ееномер? Или лучше Эрону? Или в отчаянии завопить и биться головой о стену?

И тут он увидел записку – листочек почтовой бумаги с грифомотеля лежал возле папок. Почерк был ровным и четким:

«Восемь тридцать утра.

Майкл!

Прочла досье. Я люблю тебя. Не волнуйся. В девять часоввстречаюсь с Эроном. Пожалуйста, приезжай в особняк часам к трем. Мне нужнокакое-то время побыть там одной. Жду тебя в три. Если не сможешь приехать,оставь сообщение в отеле.

Аэндорская ведьма».

Аэндорская ведьма… Это еще кто такая? А, вспомнил!Женщина-волшебница, к которой отправился царь Саул, чтобы та помогла емуповидаться с предками. Ладно, сейчас не до исторических экскурсов. Значит, онапрочла досье… Умная девочка. Нейрохирург все-таки. Надо же – прочла досье! Унего на это ушло два дня!

Стянув с правой руки перчатку, он коснулся пальцамилисточка. Мгновенная вспышка, и… Роуан склонилась над письменным столом всоседней комнате… Горничная в униформе отеля кладет почтовую бумагу на тотсамый стол… Это было давно, несколько дней назад. Потом он увидел еще массукаких-то образов – ничего существенного. Майкл чуть приподнял руку, подождал,пока дрожь в ней утихнет, и вновь коснулся листочка бумаги…

– Мне нужна Роуан, – прошептал он.

Она появилась перед ним снова. Майкл не чувствовал в нейгнева – только сосредоточенную уверенность, какую-то таинственность и… Что это?Роуан явно что-то задумала!

Он отчетливо ощутил возбуждение, дерзкую непокорность, апотом с удивительной ясностью увидел ее, но уже в каком-то другом месте… Однакообраз почти мгновенно рассеялся и исчез. Майкл надел перчатку.

Несколько минут он сидел неподвижно, погруженный всобственные мысли, не в силах забыть о странном возбуждении и пытаясь понятьего причину. Как отвратителен был ему этот невесть откуда появившийся дар! «Янаучу вас пользоваться им, – сказал вчера Эрон, – но смысл вашихвидений никогда не будет понятным до конца – они всегда будут вас смущать,приводить в замешательство». Господи, как он ненавидит эту свою пресловутуюсилу рук! Ему неприятно даже захватившее его целиком острое ощущение Роуан,которое никак не желает его покидать. Гораздо приятнее вспоминать то, чтопроисходило в спальне, и ее бархатный голос, шепчущий нежные слова любви. Развене чудесно – слышать их из ее собственных уст? Возбуждение!

Он набрал номер бюро обслуживания номеров.

– Пожалуйста, пришлите мне завтрак: яйцапо-бенедиктински, овсянку… да-да, большую порцию овсянки, ветчину, тосты икофе. Пусть официант воспользуется своим ключом – я буду одеваться. Прибавьтедля него двадцать процентов чаевых. И еще. Принесите, пожалуйста, немногохолодной воды.

Майкл еще раз перечитал записку. Роуан сейчас вместе сЛайтнером. Он никак не мог избавиться от дурного предчувствия. Сейчас он какникогда понимал беспокойство Эрона, когда тот позволил ему прочитать досье. Асам он тоже не желал слушать Лайтнера. Ему не терпелось приступить к чтению.Так разве может он винить в этом Роуан?

И все же тревожное чувство не проходило. Роуан не понималаЭрона. А тот, безусловно, не понимал ее. Она считала Лайтнера доверчивым инаивным. Майкл покачал головой. А Лэшер? Как отнесется к происходящему он?

Вчера, перед тем как Майклу уехать из Оук-Хейвен, Лайтнерсказал:

– Это был тот самый мужчина. Я отчетливо видел его всвете фар и знал, что это всего лишь иллюзия. Но я не мог рисковать.

– И что вы намерены делать дальше? – спросилМайкл.

– Принять все меры предосторожности, – ответилЭрон. – Что еще остается?

И вот теперь Роуан просит встретиться с ней в особняке в тричаса, потому что хочет побыть там какое-то время одна. Наедине с Лэшером? Майклне представлял, как ему сдержать свои чувства и вытерпеть до трех часов.

«Но ведь ты вернулся в Новый Орлеан, старик, –уговаривал он себя. – И до сих пор не удосужился навестить старые места истарых приятелей. Так почему бы не отправиться сейчас туда?»

Майкл покинул отель в одиннадцать сорок пять и снаслаждением вдохнул теплый воздух. Приятная неожиданность! За годы,проведенные в Сан-Франциско, он привык к холоду и ветру, и сейчас, выходя наулицу, инстинктивно ожидал чего-либо подобного.

Он направился из центра к окраинам и вновь испытал радостноеудовольствие от широких тротуаров, прямых улиц, отсутствия бесконечных подъемови спусков. Казалось, в этом городе даже дышится легче и каждый шаг не требуетнапряжения и усилий. Теплый бриз вместо обжигающих лицо ледяных порывов сТихого океана и зелень дубов над головой вместо слепящего блеска неба надпобережьем.

Как и в прежние времена, он медленно брел по Филип-стрит всторону Ирландского канала, не стремясь ускорить шаг, ибо знал, что скоро и безтого жара станет почти невыносимой, одежда и обувь пропитаются влагой исделаются тяжелыми и что рано или поздно ему придется снять с себя куртку цветахаки и привычно закинуть ее через плечо на спину.

Вскоре, впрочем, мысли его приняли совсем иное направление –слишком многое напоминало вокруг о счастливых и беззаботных временах детства.Даже тревога за Роуан и опасения, связанные с Лэшером, отодвинулись на второйплан. Покрытые зарослями плюща стены, тонкие побеги цветущего мирта, то и делоноровящие скользнуть по лицу, заставляли его вернуться в прошлое. Как хорошо,что многое здесь осталось неизменным! Викторианские особняки и дома в стилекоролевы Анны по-прежнему мирно соседствовали с довоенными постройками, кирпичными,украшенными колоннами, массивными и прочными, способными, подобно особняку наПервой улице, простоять еще многие века.

Наконец он пересек заполненную мчащимися машинамиМэгазин-стрит и оказался в родном районе Ирландского канала. Дома здесь словноосели и съежились, колонны сменились подпорками. Даже огромные каркасы не рослидальше Констанс-стрит. И все же он чувствовал себя здесь прекрасно. Это был егорайон, та часть города, которая была и навсегда останется самой дорогой егосердцу.

Эннансиэйшн-стрит привела его в уныние. В отличие отКонстанс-стрит, где хотя бы некоторые дома были недавно отремонтированы исвежевыкрашены, здесь не встречалось и намека на что-либо подобное. Повсюдувиднелись заваленные мусором и старыми покрышками пустыри. Дом, в котором онвырос, давно стоял заброшенным, двери и окна были забиты покоробившимися отвремени листами фанеры, а двор – место его детских игр – густо зарос сорняками;оградой ему служила уродливая и ржавая цепь.