– Да… просто, Федя.

– Ладно, – молвил Федька, сглотнув, – только это уж не то будет, если с упреждением.

– А ты расскажи, не вскрывая всего, само собою, однако замысел свой поведай ему в очертаниях общих. Иначе как тебе с певчими уговориться, иль с теми, кто крест-то твой воздвигать станет… А паче того – с палачами нашими. Никто, окромя их, такое явить не сможет, Федя, чтоб и спину твою с прочими частями сохранить в целости, и так явить истязание смотрящему, чтоб дух занялся. Чтоб сам государь глазам свои поверил… – Охлябинин проникновенно понизил голос до полной доверительности. – Ты ж этого жаждешь, паршивец?

И затем научил князь-распорядитель Федьку, как к кому подойти следует, особливо – к палачам. Люди то своеобычные… Федька слушал, каждое слово ловил и бережно в себе устраивал.

Но сперва надо было доложиться Иоанну.

Дождавшись возвращения государя с думного опричного совета, Федька подавал ему питие бруснично-мятное, слушал отцовские приглушённые слова, смотрел на них, ближних, за малым столом собравшихся. Говорили о пустяках, вроде бы… Вяземский выглядел уставшим и даже как бы постаревшим, почти не смотрел ни на кого, и пил одну чарку за другой. Зайцев смотрелся веселее, но было ощутимо, что и его что-то терзает подспудно, а тут ещё прибавилось ему обязанностей – доверил государь надзор за Московскими судами. Это теперь было понятно Федьке – поди уследи за всем, убереги то, что дано тебе в распоряжение, когда старые матёрые волки себе на уме и настороже всегда, в любую минуту готовы промах твой себе на пользу обратить, перед государем лучшими показаться, а ты – вот только воспринял тяжесть эту неподъёмную… Работы каждый из них волочёт немеряно, головою за всё отвечая. Государь то понимает, конечно. Вяземского вот он не женит, и Наумова, а они давно уж не отроки. Зайцев с Грязным сами давно женились, хоть по большей части при государе проживают на службе, чем в своих домах. Рынды меняются всякий год, что там с ними далее – не весть… По службе идут. Отчего меня одного среди всех в одночасье окрутить решили? Чёрт знает куда мысль виляла.

Государь казался погружённым в свои думы, выслушивая их, и поедая потихоньку постную коврижку с медово-орехово-морковной начинкой, отламывая кусочками жёсткими длинными сильными пальцами в тяжёлых драгоценных перстнях. Назавтра воевода Басманов отбывает в Москву. С ним, к нему в помощь отправлялся и Вяземский. Надобно было принимать новобранцев в опричное войско, помимо прочего. Лучших определят в Слободу, кое-кто останется в Москве, а прочие отправятся под начало местных воевод. Надобно было рассмотреть донесения Висковатого, и Челядина, и что там на аглицком подворье354… Помимо прочего поручил государь воеводе Басманову лично посетить митрополита, дабы дать тому понять, что обеспокоен государь всегдашним молчанием его. Что Афанасий, терпеливо выслушивая Иоанна, и словесно наружно не переча никак, всякий раз, однако, уклоняется как будто от прямой ему поддержки. Никогда прежде Иоанн не посылал вместо себя другого к верховному владыке Церкви своей. Видимо, чаша переполнилась, и это Федьку настораживало. Это означало, что Иоанн, отчаявшись договориться с тем, от кого как раз и ожидал главной опоры, собирается всё же вынудить его к прямому ответу себе. И что засим последует, никому не ведомо. Но предчувствие нехорошее и огорчение душевное Иоанна Федька ощущал очень явственно.

И тем острее желал утолить его печали, хоть отчасти, отдалить от бремени забот, увлечь, помочь забыть про весь свет. Хоть на единый час… Забыть про весь мир.

Кроме него, Федьки.

«Грешен, всюду, кругом грешен! – возопил с новой силой в нём некий глас укоряющий. – Чего больше в твоём подарке, Иоанну предназначенном, а? Жалости к нему, желания ему радость доставить созерцательную? Чуткой ко всему дивному, прекрасному душе его угодить? Иль похотения твоего, жажды собою околдовать невиданно? Не есть ли изрядно змеиного расчёта в порыве твоём? Нежели тебе мало того, что имеешь?»

И отвечал себе тут же, поразившись, что никакого раскаяния сейчас не испытывает, перед собой сознаваясь полностью в том, в чём винил его беспощадный глас.

– Федя, ты не захворал, часом? – раздался участливо голос государя.

Федька очнулся, вздрогнув, от созерцания видения своего окровавленного тела на распятии в Гераклее.

– Здоров я, государь, – вымолвил. – Прости мне, задумался немного.

– Что-то зачастил ты с раздумьями. Об чём же таком, что побледнел весь, очью недвижен сверкаешь?

– Дозволь о том тебе наедине молвить! – уже вполне овладев собой, он лукаво улыбнулся внимательному взору Иоанна.

Конечно же, Грязной не преминул многозначительно осклабиться. А Вяземский мрачно хмыкнул, мотнув кудрявой головой.

Наконец-то настал вечер, и был он приятен и покоен, оттого, что сам государь, в добром расположении духа пребывая, всему вокруг себя эту благость сообщал. Пришли вести из Старицы, что покои там, прежде князю Владимиру служившие, переделаны, достроены по его пожеланию, и почти уж готовы, так что весною можно заезжать и гостить с семейством и двором. Места там, по красоте привольной редкостные, давно Иоанну запали в душу… Расположившись в кабинетной комнате в кресле перед шахматным столом, в распахнутом халате золотой тафты с бобровым воротником поверх ночной рубахи, в мягких войлочных чувяках, он выглядел умиротворённо, собираясь, как видно, разыграть партию сам с собою, как делал часто.

Федька вошёл, поклонившись, и мягко приблизившись к шахматному столу, встал с другой стороны, ожидая, когда Иоанн к нему обратится.

– Давай жребий, Федя, какими тебе играть. Только без шельмовства, как давеча.

– Так мне, государь, всё едино, какими – шаху моему завсегда от тебя мат!

– Давай-давай, – Иоанн снял с мизинца кольцо и протянул ему. Федька подержал руки за спиною, перекладывая жребий из одного кулака в другой, и выставил затем перед Иоанном. Угадает кольцо – играть белыми. Не угадал. Стало быть, начинать партию Федьке.

Нельзя было придумать лучшего мига для объяснения своей просьбы.

– Государь, пока не начали мы… Дозволь кое-что молвить тебе. Об том, что думал нынче за столом.

– Вижу, просить чего хочешь. Ну, говори, не ломайся! Жеребца, поди, серебряного? А я, вишь, думал его на свадьбу тебе подарить.

Федька помолчал, заведя за ухо с жемчужной серьгой длинную волнистую прядь и глядя в пол.

– Эх, была не была, государь… Дозволь тебе подарок сделать!

– Ты? Мне?! Что за новость!

– Повеселить тебя хочу, так, как никто ещё не веселил. Показать тебе действо некое, которое трудами небольшого числа исполнителей совершается, и картину открывает, всеми нами почитаемую… Но, доселе, умозрительно только.

– Постой-ка. Ты про забавы наши шутейные, что ли? Так на что тебе моё дозволение для такого! Вон, Ивана Петровича бери, и творите, что хотите. Ты ходить будешь?!

– Не совсем тут шутейное, государь. То есть, не шутейное вовсе, а напротив. Из