решил на сей раз выступить уже не весной, а еще ранее, именно в феврале, чтобы достигнуть Крыма по влажным степям, покрытым сочной травой. Он вновь принял главное начальство над армией в качестве воеводы большого полка, сбор которого назначен был в Сумах. Товарищами его являются: первым тот же окольничий Венедикт Андреевич Змеев, а вторым стольник князь Яков Федорович Долгорукий, столь знаменитый впоследствии. И другими полками вновь командовали почти те же воеводы, а именно: вторым или так называемым Новгородским разрядом – тот же боярин А.С. Шеин, также с князем Барятинским, но иным (стольником Фед. Юр.); третьим полком, или Рязанским разрядом, – тот же боярин князь Владимир Дмитриевич Долгорукий; Севским – тот же окольничий Л.Р. Неплюев. Кроме того, выступил еще Казанский полк, во главе с боярином Борисом Петровичем Шереметевым. На жалованье ратным людям назначен тот же сбор, то есть большей частью в размере одного рубля. Все количество московского войска, то есть московских и городовых дворян, стрельцов, рейтар, солдат, казаков и инородцев, на сей раз превышало 100 000; наряд, его сопровождавший, заключал в себе до 350 или до 400 полевых орудий. Солдатскими и рейтарскими полками командовали большей частью иноземцы, между которыми первое место занимал тот же генерал Гордон. Он вновь представил свой план похода и, между прочим, советовал, держась ближе к Днепру, на известных расстояниях построить ряд крепостей, чтобы обеспечивать свой тыл, а также оставлять в них больных и лишние обозы, кроме того, приготовить на Днепре флотилию из лодок, снабженных легкими орудиями. Но Голицын не пользовался сими советами.

Вторичный поход, предпринятый в 1689 году еще по зимнему пути, не оправдал главных расчетов. Сначала войско терпело от стужи и глубоких снегов; а затем, вследствие наступившей вдруг оттепели, степные реки разлились; пришлось наводить мосты и длинные гати и вообще совершать трудные переправы. В апреле на Самаре с Голицыным соединился гетман Мазепа, и теперь войска собралось уже более 150 000 человек. Оно запаслось провиантом в Новобогородской крепости и левым берегом Днепра продвинулось до речки Коирки; а отсюда пошло степью прямо к Перекопу. В степи на сей раз не было недостатка в траве и воде. Татары долго не показывались в значительном числе. Только в половине мая их отряд завязал небольшое сражение, но скоро удалился. Вслед за тем около так называемой Черной долины появился сам хан (вторично посаженный на престол Селим-Гирей) со своими крымскими и белгородскими полчищами и храбро ударил на нашу армию, сначала в тыл, потом на левый фланг. И там и тут нападение было отбито пушечными выстрелами. Орда после того несколько дней кружилась около русского войска на почтительном расстоянии, стараясь отрезать какие-либо отставшие или оплошно державшиеся части; а затем снова скрылась из виду. Голицын не замедлил послать в Москву донесение о сих двух сражениях, которые постарался изобразить в виде большой победы, одержанной после трехдневного жестокого боя, и просил правительницу помолиться об его благополучном возвращении. Софья отвечала ему поздравлением с победой над агарянами и всячески выражала свое нежное чувство. «А мне, свет мой, – писала она, – не верится, что ты к нам возвратишься; тогда поверю, как увижу в объятиях тебя, света моего». Этой пылкостью и самыми выражениями своих писем она очень напоминает своего Тишайшего родителя.

Последние двое суток похода до Перекопской крепости русская армия двигалась по безводной степи; поэтому люди и лошади были порядком изнурены, когда в 20-х числах мая достигла она сей крепости. При безводии и недостатке конских кормов открылось также истощение съестных запасов. Но подобные обстоятельства еще не могли служить оправданием той нерешительности и тому малодушию, которые обнаружил теперь главный воевода. Смотря с перешейка с одной стороны на море Черное, с другой – на Гнилое, слыша, что тут вода везде соленая, а пресных колодцев почти нет, видя позади себя голую степь и такую же впереди за Перекопом, Голицын потерял голову. Он не решился даже напасть на эту плохо защищенную крепость, вокруг которой татары сожгли посады и села. Не желая углубиться на полуостров из опасения, что ему отрежут отступление, он прямо начал думать о том, как бы в целости воротиться с войском назад в Москву, под крыло правительницы, столь нетерпеливо его ожидавшей. Можно думать, что нашлись у него такие советники, которые вместо мужества внушали ему робость и смущение. К сожалению, источники не дают нам возможности с точностью определить, какого мнения в сих обстоятельствах держался, например, приятель и один из главных советников оберегателя гетман Мазепа? Можно только догадываться, что его влияние не было благодетельно. К удивлению самих татар, со страхом и трепетом ожидавших дальнейшего наступления, Голицын, не спрашивая совета своих товарищей, завязал переговоры с ханом, сначала посредством писем, привязанных к стрелам, потом через посланцев. Но вследствие несогласия в условиях эти переговоры еще не были окончены, как русское войско повернуло назад и начало поспешное отступление по направлению к Днепру. Татары преследовали русских, не давали им покоя, но от серьезной битвы уклонялись. Безводица, сыпучие пески и вновь начавшиеся степные пожары изнуряли и морили коней и волов, тащивших пушки; но больших потерь войско не испытало на обратном походе. Это постыдное отступление казалось современникам до того странно, что в Москве появился нелепый слух, будто хан подкупил Голицына двумя бочками червонцев, причем обманул его: деньги оказались медными, только позолоченными.

Приблизясь к Запорожской Сечи, войско остановилось на отдых, и отсюда поскакали в Москву гонцы с известием об его благополучном возвращении после якобы необычайных трудностей похода. От Софьи Голицын не замедлил получить письмо с излияниями радости: она сравнивала его с Моисеем, изведшим Израиля из земли Египетской. «Батюшка мой, – писала она, – чем мне заплатить за такие твои труды неисчетные? Радость моя, свет очей моих, мне не верится, сердце мое, чтобы тебя, свет мой, видеть». «Что ты, батюшка мой, пишешь о посылке в монастыри, все то исполнила: по всем монастырям бродила сама, пеша» и так далее. В то же время от имени царей она послала ему похвальную грамоту, в которой восхвалялись его мнимые победы, труды и подвиги всего войска; а в церквах велено совершать благодарственное молебствие. Воеводы были награждены, по обычаю, золотыми медалями; причем сберегатель получил таковую опять с дорогими камнями и ценностью в 300 червонцев. В конце июня они распустили войска и с торжеством воротились в столицу. Но здесь противники царевны и ее любимца, разумеется, не молчали и жестоко осуждали его поведение.

Итак, оба похода большими силами на Крым потерпели неудачу. Отсюда обыкновенно