расписать эти чины, то есть стольников, стряпчих, дворян и жильцов, не по сотням, как было прежде, а по ротам с назначением ротмистров, поручиков и хорунжих. Но это распоряжение не понравилось, и некоторые стольники (между ними князья Борис Долгорукий и Юрий Щербатый) явились на смотр со своими людьми на конях, покрытых черными попонами, то есть как бы в трауре. При суеверии того времени это было принято за дурное предзнаменование. Причастный сему суеверию, сберегатель встревожился и просил царевну о примерном наказании, «чтобы все (противники) задрожали»: он хотел, чтобы виновных заключили в монастырь навсегда, а земли их раздали неимущим. Софья готова была исполнить его желание. Но когда виновные узнали о грозившей каре, то со слезами выпросили у него себе прощение. Однако сберегатель не считал себя безопасным со стороны своих столичных противников, то есть многочисленной боярской партии Нарышкиных, и все время похода старался следить за действиями сей партии, которая, естественно, могла воспользоваться его отсутствием для разных против него интриг. С этою целью он вел деятельную переписку со своим главным подручником и доверенным лицом, то есть Шакловитым, и постоянно требовал от него уведомлений о том, что предпринимают его противники и какое впечатление производили в столице известия из армии. Так, однажды главнокомандующий угощал обедом воевод и высших офицеров; причем провозгласил чашу великих государей и царевны Софьи. Он тотчас написал Шакловитому, спрашивая, что говорили по Москве о прибавке имени царевны. Оказалось, что на сей раз мнительность его была излишняя, и прибавка прошла незамеченной. Но вообще из уведомлений Шакловитого он узнал, что противная ему боярская партия не дремлет: что во главе ее стоит князь Михаил Алегукович Черкасский; что сам патриарх Иоаким склонился на ее сторону и так далее52.

В мае вся русская рать выступила из Слободской Украйны на юг в степи; минуя Полтаву, переправилась чрез Коломак (впадающий в Ворсклу), потом чрез Орел. Она двигалась огромным четырехугольником, который простирался на две версты в длину и более чем на версту в ширину. Обе его стороны ограждал обоз, заключавший до 2000 повозок. В центре помещались стрельцы, а по флангам солдатские полки, под начальством генералов: Гордона на левом и Шепелева на правом. В авангарде шли несколько полков стрелецких и солдатских; часть конницы отдельными отрядами высылалась в разные стороны для наблюдения. Не доходя реки Самары, к московской рати присоединился гетман Самойлович с казацкими полками. При выезде из его батуринского двора на мосту конь под ним споткнулся, и этот случай принят был за дурное предзнаменование. Лето стояло сухое, жаркое, так что трава в степи посохла; войска очень томились от нестерпимой духоты и пыли; последняя ела глаза, так что у многих они заболели, а в особенности у старика гетмана, который и без того страдал глазами. Он не раз принимался ворчать на самый поход, не подозревая того, что об этом ворчании доносилось куда следует.

Около половины июня войска перебрались на речку Конские воды и расположились на так называемом Великом лугу, верстах в пятидесяти от Запорожской Сечи. Тут ожидало их большое бедствие. С юга неслись на них черные смрадные тучи. То был степной пожар. Татары зажгли степь, и сухая трава горела на большом пространстве, крайне затруднив дальнейшее движение русской рати. Она, однако, попыталась двинуться вперед, задыхаясь от копоти; люди заболевали, лошади падали от бескормицы. 16 июня выпал обильный дождь; войско обрадовалось и освежилось; но затем снова пошла выжженная степь; люди и лошади едва передвигали ноги; пушки приходилось тащить с большими усилиями. На берегах степной речки Карачакрака остановились. Главнокомандующий созвал военный совет и спрашивал, что делать. Татары не показывались; а до Крыма оставалось еще верст двести по совершенно безводной обгорелой степи; для коней почти не было корму, а для людей взятые из дому запасы уже истощались. На совете после разных споров большинство голосов склонилось в пользу возвращения. Последнего мнения держался и гетман Самойлович. Однако решено было часть ратных сил послать в Сечь на помощь Косагову, чтобы он чинил промысел над крымцами и Казикирме-нем, турецко-татарскою крепостью на нижнем Днепре. Голицын отрядил для того 20 000 московского войска с окольничим Неплюевым, а гетман несколько казацких полков со своим сыном Григорием.

На обратном пути главная рать остановилась на Конских водах, где нашла достаточно воды для коней, и отдыхала здесь около двух недель. Отсюда немедля поскакали в Москву гонцы с донесениями от князя Голицына и Самойловича. Оба они писали в том смысле, что хан, испугавшись русских войск, уклонился от боя и зажег степи, чем и побудил их несколько отойти назад. Но именно во время стоянки на Конских водах и разыгралась давно подготовлявшаяся интрига против злополучного гетмана. Между московскими ратными людьми пущен был слух, что не татары виновны в степном пожаре, а что траву зажгли сами казаки по тайному приказу гетмана. Как ни был нелеп такой слух, но он нашел благосклонное внимание со стороны главнокомандующего, который был не прочь свалить на кого-либо вину своего неудачного похода. А так как гетман заранее высказывался против сего похода и во время его не умел скрывать своего неудовольствия, то в руках ловких людей слух получал некоторую вероятность. Указывалось и на то обстоятельство, что казаки при Богдане Хмельницком поднялись против поляков за свои права и привилегии, опираясь на татарскую помощь, но Москва также грозит их исконным правам, а потому они не желают завоевания Крыма Москвой.

Интрига против гетмана подействовала тем успешнее, что он и без того сделался очень нелюбим своим народом (непопулярен). В этом отношении свидетельства малороссийских летописцев и вообще современных наблюдателей нисколько не противоречат официальным обвинениям его врагов. В начале своего гетманства Самойлович был приветлив, ласков и доступен. Но по мере того, как укреплялся в своем властном положении, он становился горд и заносчив, в особенности после падения своего соперника Дорошенка. Постоянное милостивое внимание московского правительства и частые от него подарки еще более его возгордили. Он стал держать себя надменно не только с простыми казаками, но и со старшиною, и даже с духовными лицами, хотя сам был из поповичей, ездил в карете, вообще образом жизни и высокомерным обращением походил на польских панов. Такими же панами держали себя и его сыновья. Но что в особенности вооружало население против гетмана и его сыновей – это их ненасытная алчность или любостяжательность. Полковничий или другие войсковые уряды получались только за посулы; многие угодья отбирались у владельцев на гетмана; а чтобы