Я говорил так, что в свете той моральной подавленности и неурядиц у меня очень много дел и обязанностей не задержится в руках, и я сказал, что я не так силен, чтобы удержать в руках работу. Мне можно исправиться, видимо, в уединении на Северном полюсе. Почему я не выступил на партсобрании по письму ЦК ВКП(б) в связи с убийством Кирова? Я не мог потому, что, когда говорят, что я двурушник, у меня шумит в голове, что надо их, этих двурушников, арестовать. Я должен сказать, что арестуйте меня. Ведь словами я ничего не докажу»[1184]. Кашкин воспринимал такие речи с негодованием: «Николаев – морально разложившийся интеллигент. Мечтает о северном полюсе, а работы практической от него нет. Вместо северного полюса Николаеву как инженеру необходимо на завод. У Николаева личное переживание, развод с женой. Это мы учитываем. Но Николаев не коммунист, он носит партбилет в кармане, желает быть в партии, плачет, искренне плачет об этом, но что из этого. Что Николаев сделал в свое оправдание в практической работе?» Рассматривая характеристику Николаева 22 апреля 1935 года, бюро Томского горкома ВКП(б) видело перед собой рецидивиста:

– В 1921 г. во время чистки партии был переведен из членов партии в кандидаты за выступление в защиту других членов партии, несогласных с линией партии о введении новой экономической политики.

– В 1929 г. при чистке партии исключался из рядов ВКП(б) за принадлежность к троцкизму. Сибирской контрольной комиссией в рядах ВКП(б) восстановлен с вынесением выговора за идеологическую неустойчивость.

– За весь период нахождения в партии <…> тесно связан с идеологией троцкизма, признавая на словах согласие с партией. <…> идейно не разоружился как троцкист, следствием чего явился его полный отрыв от партии, полная пассивность партжизни как форма несогласия с политикой партии, моральное и бытовое разложение, приведшее к полной потере всех партийных качеств[1185].

Николаев был исключен из партии как идеологически разложившийся и двурушник.

Петр Иванович Горсунов, еще один оппозиционер 1927 года, старавшийся оставить свое прошлое позади, считал, что Кашкин и партком абсолютно правы: «Положение, сложившееся в бытовой обстановке у Николаева, отразилось на нем, и сейчас в связи с прошлым мне пришлось заметить, что партком очень бережно подходит к оставшимся троцкистам». Пора было положить предел такому попустительству. «Николаев остался тем же троцкистом, на собраниях же говорит, что он всей душой за линию партии, – расшифровал Балакай слова Горсунова. – Надо исключить его как троцкиста»[1186]. Однако маневр не удался. На институтском партсобрании в июле 1935 года Горсунову выразили недоверие. Тов. Бакин заявил: «Мы много раз требовали от бывших оппозиционеров-троцкистов говорить с трибуны. Но всегда наблюдается такое положение, сначала они раскаиваются, а потом на практике плохо работают». Сколько волка ни корми – он все равно в лес смотрит: «Нутро троцкиста осталось». Горсунову не хватало в первую очередь политической заостренности: за семь лет в секции научных работников он ни разу «не показал себя как политический вожак», добавил Абрамсон.

Стоит отметить возрастающие требования к «объему покаяния», которое могло каким бы то ни было образом реабилитировать бывшего троцкиста в глазах партии. Покаяние, которое в 1929 году было достаточным для восстановления в партии, теперь не было даже минимально приемлемым. Чтобы вновь стать равным с товарищами, бывшему троцкисту теперь нужно было превратить себя в «политического вожака», истового коммуниста высочайшей пробы – и даже в этом случае он оставался на подозрении. В этих формулах уже видна обреченность бывших оппозиционеров: требования, предъявляемые теперь к Горсунову, не всегда были по силам даже члену ВКП(б) с совершенно безупречным прошлым.

Защищаясь, Горсунов претендовал на абсолютную преданность генеральной линии партии. Он писал в партком Индустриального института 29 июня 1935 года: «Я всегда честно выполнял порученную мне работу и остался далеко в стороне от всех гнилых зародышей, отражающих настроение остатков умирающих классов, изрыгающих хулу друг на друга». Автор радовался, глядя на «социалистическую жизнь, зародившуюся в томской организации» и на «наше великое руководство», показывающее пример мировому пролетариату. Послужной список, которым хвалился Горсунов, заслуживает внимания. Из него можно понять, чем занимались восстановленные в партии в 1930 году оппозиционеры. Горсунов, Николаев, Пархомов принимали участие в наступлении на кулака, за которое так ратовали во время дискуссии перед XV партсъездом. Горсунов вспоминал: «Весной в 1929 году я был послан на работу в Хакасский округ по организации ремонта с/х машин и инвентаря. По возвращении из Хакассии, т. к. мы пробыли два с половиной месяца, время зачетной сессии, я был на лето задержан в Томске для ликвидации хвостов». Окончив институт в конце 1930 года, Горсунов остался на научно-педагогической работе, продвигая теоретические разработки из опыта первых пятилеток. «В настоящее время сотрудничаю в Научно-исследовательском Институте Кузбассугля». С годами Горсунов все больше убеждался, что усилия социалистического строительства в корне преобразовывали социальную сущность интеллигенции, которая теперь была тесно связана с рабочим классом и колхозным крестьянством. Он не сомневался, что новая интеллигенция в его лице освободилась от мелкобуржуазных взглядов и навыков, превратилась в социальный слой, интересы которого неотделимы от интересов пролетариата.

Интеллигенту, мыслящему по-рабочему, верящему в преодоление классовых различий и готовому показать личный пример, полагалось внести свой вклад в общественную работу. Действительно, в 1931–1933 годах Горсунов работал председателем городской жилищной комиссии. Затем поступил в аспирантуру: «С осени 1933 года [я] был освобожден по предложению парткома от общественной и административной работы в связи с дачей мне срока для выполнения диссертационной работы; с весны 1934 года работал в Комиссии по приемке институтов. Все лаборатории институтов были приняты мною». Ныне Горсунов олицетворял собой смычку умственного и физического труда: «С начала учебных занятий осенью 1934 года вместе с студенческой колонной ездил на уборочную в Бийский зерносовхоз. Здесь <…> работаю по ремонту комбайнов, <…> являюсь ударником»[1187].

Конечно, троцкистское прошлое Горсунова осталось в памяти товарищей. Понимая это, он просил партком дать ему соответствующие указания, которые можно было бы положить в основу его работы для полного искупления его «гнусной вины». На партсобрании в июле 1935 года Горсунов добавил: «После того, как я признал свои ошибки, я замечаний не имею, хотя и не гарантирован от них. <…> Вообще, я мало выступаю, потому что плохой оратор и предъявляю к своим выступлениям большие требования». Однако Кашкин был неумолим: все мероприятия, которые проводил Горсунов, расценивались им как неискренние, «он [Горсунов] не мог доказать свою принадлежность к бойцам за генеральную линию партии».

Сигнал, поданный Кашкиным, подхватили подчиненные. Выступающая Ноговицина вспомнила о бытовом преступлении ответчика: «У тов. Горсунова лишенка живет в доме,