Христа Спасителя, где краткую литию провел патриарх Кирилл, и похоронами на Новодевичьем кладбище под звуки Государственного гимна, текст для которого писал, а потом еще и дважды переписывал именно М.

И еще важнее, что его детские книги, тираж которых давно перевалил за 300 миллионов экземпляров, до сих пор бесперебойно переиздаются. И наверняка будут переиздаваться.

Соч.: Собр. соч.: В 6 т. М.: Худож. лит., 1981–1983; Избр. произведения: В 3 т. М.: Худож. лит., 1991.

Можаев Борис Андреевич (1923–1996)

Крестьянский сын из рязанской глубинки, М. тем не менее после школы в 1940 году поступил на кораблестроительный факультет Института инженеров водного транспорта в Горьком. Учиться, правда, пришлось недолго. Уже в сентябре 1941 года он был призван в действующую армию, летом 1943-го направлен командованием доучиваться в Ленинградское высшее инженерно-техническое училище ВМФ, а по его окончании в 1948-м получил распределение на Дальний Восток.

Пытался, — как он позднее рассказывал, — найти могилу своего отца-единоличника, за длинный язык высланного туда еще в 1935-м, но, конечно, безуспешно. Служил военным инженером-строителем в Порт-Артуре, во Владивостоке, больших наград не выслужил и в 1954 году в звании старшего инженер-лейтенанта демобилизовался — с легкой душой, почувствовав, что главным его делом становится литература.

Сначала, как это обычно и водится, стихи, собранные в книжку «Зори над океаном» (Владивосток, 1955), вольные обработки удэгейских народных сказок, тремя изданиями появившиеся во Владивостоке (1955), Благовещенске (1959) и Москве (1960), очерки в газетах, а там пошла и проза: например, милицейский детектив на сибирском материале «Власть тайги», что был напечатан Ф. Панферовым в столичном «Октябре», а во Владивостоке выпущен отдельной книгой (1959).

С этим можно было уже и Москву покорять, и действительно, поступив в апреле 1960-го на Высшие сценарные курсы, М. осенью того же года становится членом Союза писателей, а его известность начинает прибывать. Успехи в кино пойдут, впрочем, сильно позже: «Хозяин тайги» (1968), «Пропажа свидетеля» (1971), «Предварительное расследование» (1978), «В распутицу» (1986), но очерки М., его, — по определению А. Солженицына, — «воззывные статьи»[1987] в «Известиях», в «Правде» об очковтирателях и погубщиках природы, о передовых и отсталых методах хозяйствования у всех на виду. Да и проза М. едва ли не вся пропитана публицистичностью, злобой дня, тем, что опять-таки А. Солженицын назвал «крестьянской размыслительностью»[1988], и это, вероятно, мешает ее сегодня перечитывать, но в свой час выглядело очень привлекательно.

И здесь самое время сказать, что М., на несколько лет перебравшись в Рязань, еще поздней осенью 1962-го познакомился с А. Солженицыным, тоже тогда рязанским жителем, до конца дней оставшись и его порученцем, и его «близким, тесным другом»: дважды (в 1965-м и в 1969-м годах) ездил с ним в Тамбовскую область для сбора материалов о крестьянском восстании 1920–1921 годов, принимал его на своей латышской мызе, был одним из первых читателей подрывной солженицынской прозы. Дружба, поначалу лестная, быстро стала опасной, но М. не отступал: в мае 1967-го подписал письмо IV съезду писателей в поддержку А. Солженицына, а в ноябре 1969-го протестовал против его исключения из этого Союза, в феврале 1971-го заступался за А. Твардовского, когда того изгоняли из «Нового мира»[1989].

Оттепель, однако, многоцветна, и рассказывают, что в те же примерно годы правдолюбец и большой хитрован[1990] М. снискал расположение члена Политбюро ЦК КПСС товарища Д. Полянского, который — опять-таки по легенде — был особенно пленен повестью «Живой»[1991], при публикации в «Новом мире» (1966. № 7) получившей название «Из жизни Федора Кузькина», и чуть ли не хлопотал о ее постановке в Театре на Таганке[1992].

Репетиции спектакля, главная роль в котором обещала быть «звездной» для В. Золотухина, начались сразу же после того, как 26 марта 1968 года пришло цензурное разрешение на постановку. Но репетициями и прогонами, на которые сбегалась «вся Москва», так дело, увы, и кончилось. 8 марта 1969 года «Живого» приговорила к смерти Е. Фурцева с оценкой «антисоветская постановка», а ее сменщик П. Демичев сам запрещать ничего не стал, но на очередной прогон нагнали знатных колхозных председателей, и они — в сиянии депутатских значков и геройских звезд — вынесли окончательный вердикт: клевета, мол, и злопыхательство.

М. горевал, конечно, хотя на его судьбе поношения впрямую вроде бы и не сказались. Сборники повестей и рассказов со скрипом, но выходили, в «Новом мире» появились «Старые истории» (1974. № 4), в 1976-м издали первую книгу романа «Мужики и бабы», в апрельском номере «Дружбы народов» за 1982 год проскочила-таки антисоветская, вне всяких сомнений, повесть-шутка «Полтора квадратных метра».

А вот «деревенщики» его за своего как бы не держали. И это странно, поскольку именно с темпераментно «воззывной» можаевской статьи М. «Где дышит дух?» (Литературная газета, 19 сентября 1979 года) и начался, собственно, процесс канонизации деревенской прозы, когда сомнительных еще недавно классиков этого направления вскоре осыпали орденами, звездами Героев Социалистического Труда, лауреатскими почестями. Тогда как М. в эпоху развитого социализма достался лишь скромный «Знак Почета» (1984). И это бы ерунда, конечно. Хуже, что, за исключением Ф. Абрамова, другие «деревенщики» его в упор не видели, а В. Астафьев, побранив «Дом» Ф. Абрамова в письме В. Курбатову от 20 марта 1980 года, и вовсе съязвил:

Это можаевский стиль — они не зря дружат — оба самовлюблены, оба деревни не то чтобы не знают, а чувствуют ее как люди давно городские не только по кустюму, но и по душе. При том они так себя любят, что другое что-либо любить уже нет сил и возможностей, вся «энергия» уходит на себя. Но Федор хоть начитан, наблюдателен, а вот Можаев просто глуп и от глупости пребывает в постоянном чувстве самоупоения, этакой рязанской эйфории[1993].

Разбираться в распрях единомышленников и в особенностях их характеров не наше, впрочем, дело. Лучше сказать, что с наступлением перестройки справедливость по отношению к М. восторжествовала: и четырехтомник вышел в свет (1989–1990), и роман «Мужики и бабы» после публикации второй книги был отмечен Государственной премией СССР (1989), и начальная часть автобиографического романа «Изгой» успела появиться — на этот раз в «Нашем современнике» (1993. № 2–3).

«Могутный» (еще одно солженицынское словечко) М. был, как всем казалось, полон сил и даже дал согласие возглавить журнал с обязывающим названием «Россия», но успел подписать в печать только его первый номер.

«Сегодня Можаева, — заметил В. Огрызко, его биограф, — почти не читают»[1994]. Но так ли это? Ведь книги М. пусть не часто, но все-таки переиздаются.

Соч.: Собр. соч.: В 4 т. М.: Худож. лит., 1989–1990; Хозяин