На вопрос, за что же его сажали, уместно ответить, что в первых двух случаях, вероятно, как и в бессчетном множестве других, ни за что, а вот в двух последующих, безусловно, за дело. Этим делом стало то, что в карагандинской ссылке Н. начал писать и, мало того, рукопись автобиографической повести «Неспетая песня» передал за границу.

Удалось это, разумеется, не сразу, и в позднейшем очерке «Преступление и наказание» Н. рассказывает чудесную историю о том, как он в Эрмитаже пытался передать пакет с повестью (67 страниц машинописного текста без полей и интервалов) случайной французской туристке, отставшей от своих. Плохо, вероятно, понимающая, что происходит, француженка спрятала пакет под шалью, накинутой на плечи, но тут нагрянули «шпики», как называет их автор, француженка от испуга пакет выронила и сумела от него отпереться, а Н. после многочасового допроса в спецчасти Эрмитажа отпустили[2002].

Но свои попытки он продолжил, так что рукопись, благодаря австрийскому ученому К. Менеру, все-таки пересекла границу и осенью 1960 года была под псевдонимом М. Нарымов опубликована в 48-м номере журнала «Грани».

Художественные достоинства «Неспетой песни», скажем так, проблематичны, но факт остается фактом: она стала первым, после «Доктора Живаго», напечатанным на Западе прозаическим произведением, по нелегальным каналам переданным из СССР.

Так началось сотрудничество Н. с изданиями НТС, которые, надо отдать им должное, пытались поднимать шум всякий раз, когда их автора упрятывали в психушку. А сам Н., отправив еще в 1960-м Хрущеву «Неспетую песню» со своими резкими комментариями, стал бомбардировать Верховный Совет СССР прошениями об освобождении его от советского гражданства и разрешении выехать вместе с семьей за границу. И разве могли эти прошения тогда расценить иначе, чем подтверждение его психического расстройства?

В литературную среду Н. так и не вошел, правозащитное движение, развернувшееся уже к концу Оттепели, внимания на него не обратило, Латвия от Москвы и Ленинграда далеко, так что всю свою жизнь Н. действовал в одиночку, без сколько-нибудь надежной поддержки и сколько-нибудь существенной опоры. Да он, собственно, и был, видимо, по натуре одиночкой, хотя пытался связаться и с Солженицыным, и с Сахаровым. Но что это было — одна короткая встреча, один короткий разговор по телефону…

Не добившись своего, но все-таки став свидетелем полного краха советской системы, Н. и умер практически в забвении. Сын Федор издал, правда, в 1996 году сборник ранее не публиковавшихся произведений отца, добился появления летом 2002 года в деревне Деймане мемориальной доски, создал вместе с женой Международный фонд писателя Михаила Нарицы, а теперь ведет, как умеет, сайт http://narica.ambrand.lv/.

Но повесть «Неспетая песня» в России до сих пор не напечатана.

Соч.: После реабилитации: Мемуары. Франкфурт-н/М.: Посев, 1981; Конец или начало? Рассказы. Куда идти искусству? СПб.: ДЕАН; АДИА-М, 1996.

Наровчатов Сергей Сергеевич (1919–1981)

Среди поэтов — «лобастых мальчиков невиданной революции» Н. перед войной считался одним из первых. На его высокую оценку (и самооценку) работало решительно все — писаный красавец[2003]; к тому же русский дворянин, чьи предки будто бы занесены в Бархатную книгу; школу закончил в Магадане, куда в качестве вольнонаемных из Москвы переселились его родители; прекрасно, обучаясь в ИФЛИ и в Литинституте у И. Сельвинского и В. Луговского, образован; храбрец, добровольцем отправившийся на советско-финскую войну.

И стихи отличные, причем, в согласии с начинавшими тогда входить в почет веяниями, отсылающие не столько к грядущей всепланетной революции, сколько к русской истории и ее торжественному канону. Во время Великой Отечественной войны, которую капитан Н. прослужил корреспондентом-организатором во фронтовой печати, этот тон и дух лишь усилятся. К дебютным публикациям, первая из которых состоялась еще в 1935 году в «Колымской правде», а вторая в журнале «Октябрь» (1941. № 3), прибавятся новые, И. Эренбург и К. Симонов благожелательно откликнутся на его письма со стихами из действующей армии, а Н. Тихонов и С. Маршак дадут рекомендации в Союз писателей.

Первая книга стихов «Костер» выйдет в 1948 году, и хотя, в отличие от сервильных поэм других дебютантов — вчерашних фронтовиков (А. Недогонова, М. Луконина, А. Яшина, Н. Грибачева), Сталинской премией ее не наградят, положение Н. становится вполне устойчивым. Его даже пригласят на работу инструктором в ЦК ВЛКСМ, однако с карьерой не срастется.

Всего лишь потому, что он запил горькую[2004], пролил, — как рассказывают, — на свой партбилет водку, от должностей был уволен, поэтому и в кровавые рубки конца 1940-х — начала 1950-х его, по счастью, не вовлекали. Книги хотя бы изредка выходили — «Солдаты свободы» (1952), «Горькая любовь» (М., 1957), «Северные звезды» (Магадан, 1957), — но лет на десять, по меньшей мере, из активной общественно-литературной жизни Н. выпал, а на все увещевания, — как записал 5 мая 1963 в дневнике его старый друг Д. Самойлов, — отвечал: «Я в этой игре не участвую. Пусть я лучше умру с репутацией честного пьяницы»[2005].

Или вот еще: «Лучше я буду честный пропойца, чем трезвый подлец»[2006], так что и в этих запоях, в этих загулах нельзя не увидеть род фронды, едва не внутренней эмиграции, о которых мы знаем по примерам судьбы многих других поэтов — современников Н. Однако же, в отличие от этих многих, Н. сумел совладать с собою, от алкоголизма излечился, а «партийное начальство, — язвительно заметил А. Рыбаков, — таких любит»[2007]. И 1960-е стали временем все более уверенного врастания Н. в литературный истеблишмент. Его выбрали во все, какие положено, писательские правления, сделали членом редколлегии «Литературной газеты». Раздражившись на шестидесятников с их преждевременной славой, он, — вспоминает Н. Коржавин, — «написал ряд блистательных статей, в которых, — в общем, не греша против собственного вкуса, ругал тех, кого хотело начальство»[2008], за что А. Вознесенский припечатал его хлесткой кличкой «отставной начпрод Нравоучатов».

И книги пошли густо, часто не по одной в год — как сборники, где редкие новые стихи искусно перемежались давними, так и филологическая, а также мемуарная проза: «Лирика Лермонтова» (1964), «Поэзия в движении» (1966), «Необычное литературоведение» (1970, 1973, 1981), «Атлантида рядом с тобой» (1972), «Живая река» (1974), «Берега времени» (1976), «Мы входим в жизнь» (1978).

Это хорошие книги, почти лишенные идеологических реверансов, но стопроцентно лояльные. Разумеется, — говорит работавшая с ним Д. Тевекелян, — публично Н. «никого и никогда не обличал, не клеймил[2009]. Но не поддерживал никаких отклонений, никакого инакомыслия»[2010]. По удачной догадке Д. Самойлова, «образцом литературного деятеля для Наровчатова был Тихонов»[2011], не принявший для себя роль агрессивного «автоматчика партии», но обеспечивший себе почет и сытость