— Сверни в сторонку, Коман, — приказал Арган,когда их повозка была уже примерно в полумиле от ворот Дейла. — Давайподнимемся на вершину этого холма, чтобы все могли меня видеть.

— Хорошо, — согласился Коман.

— Сделай так, чтобы все могли меня слышать, —добавил Арган.

— Нет проблем, — сказал Коман, разворачиваяусталых волов.

— Что-то я не совсем понимаю, — проскрипел экзархЭмдаль. — Эта толпа простирается на много миль вокруг, и ни один человекне может говорить так громко, чтобы его услышали на таком расстоянии.

— Об этом позаботится Коман, вашепреосвященство, — сказала ему Лейта.

— Как?

Она пожала плечами.

— Я не совсем уверена, — призналась она.

— Это один из его трюков, Эмдаль, — сказал Альтал.

— А ты можешь такое сделать?

— Возможно, если очень захочу. Но мне понадобитсяспросить у Эмми соответствующее слово. Здесь замешаны Книги, и поэтому тутвсегда все непросто.

— Значит, это какое-то чудо?

— Ну, можно сказать и так. Но лучше поговорим об этом вдругой раз. Давайте послушаем, что скажет Арган.

Когда их тряская повозка добралась до вершины холма,светловолосый Арган натянул на голову рваный капюшон, чтобы скрыть лицо, изадумчиво встал в повозке, в то время как люди Комана успокаивали неуправляемуютолпу. Когда некоторый порядок был установлен, Арган скинул капюшон и поднялголову с выражением благородного страдания на лице.

— Братья и сестры мои, — произнес он срывающимсяот волнения голосом.

Толпа притихла.

— Братья и сестры мои, — повторил Арган. —Много страданий мы вынесли в наших поисках справедливости. Теперь уж самыйразгар зимы, и холодный северный ветер терзает нашу плоть, а от замерзшей земликоченеют наши босые ноги. Необутые и полураздетые, мы с боями шли через весьПеркуэйн, а жестокая зима кружила над нами. Нас мучают голод и жажда, ноутолить их не могут ни хлеб, ни вода. Наш голод и наша жажда гораздо глубже. Ночто же это за недостижимая цель, которой мы жаждем?

— Справедливость! — громоподобным голосом проревелкакой-то дородный крестьянин.

— Слово найдено верно, брат мой, — согласилсяАрган. — Да, справедливость. Но кто стоит поперек нашей дороги к простойсправедливости?

— Знать! — крикнул другой крестьянин.

— О да, — согласился Арган, — те, ктоназывают себя благородными. Однако, по правде говоря, я не вижу особого благородствав том, что они творили с нами испокон веков. Благодатная земля Перкуэйнаплодородна, она приносит нам пищу в изобилии, но какая доля той пищи достаетсянам?

— Ничего! — взвизгнула неряшливая женщина снечесаными, спутанными волосами.

— Хорошо сказано, сестра моя, — согласилсяАрган. — Ничего — вот наша доля. Ничего на завтрак и ничего на ужин. Мысыты по горло этим “ничем”. Мы тратим свою жизнь, борясь за урожай, которыйдает богатая земля Перкуэйна, а в награду получаем бочки, наполненные “ничем”.Те кто называют себя благородными, отняли у нас все, но им еще мало. А когданам уже нечего им отдать, они бьют нас кнутом и дубиной — не для того, чтобыудовлетворить свою жадность, а для того, чтобы насытить свою жажду жестокости.И это вы называете благородством?

— Нет! — раздались сотни голосов.

— И должны ли мы относиться с почтением к этим грязнымнегодяям?

— Нет!

— Мы умираем от голода посреди изобилия, братья исестры мои, а те, кто называет себя благородными, непомерно угнетают нас,потому что считают, что это их богоданное право. В Перкуэйне лучше быть собакойили лошадью, чем простым человеком. Но давайте посмотрим на это поглубже,братья и сестры. Мы всю свою жизнь прожили под пятой своих угнетателей, и мызнаем их хорошо. Кто-нибудь из вас видел хоть одного господина, который мог быотличить правую руку от левой?

Толпа заревела от хохота.

— Или сумел бы завязать ботинки?

Новый взрыв смеха.

— Или почесать себе спину?

— Тут он немного перегибает, — проворчал Эмдаль.

— Он играет со своей аудиторией, вашепреосвященство, — объяснил Альтал. — Крестьяне вообще грубоваты.

— Поскольку наша благороднейшая знать не может отличитьдень от ночи, — продолжал Арган, — вполне очевидно, что кто-то иличто-то направляет ее на путь угнетения и несправедливости. Как вы думаете, ктоили что это может быть, братья и сестры мои?

— Церковь! — донесся из середины толпы глухойголос.

— Ишь ты, ловко, — заметил экзарх Юдон.

— Но вы ведь, конечно же, не согласны с этимеретиком, — полузадушенным голосом проговорил Алейкон.

— Я говорил о его ловкости, а не о смысле его слов,Алейкон, — объяснил Юдон. — Он хитер. Тут спору нет.

— Значит, жестокость и угнетение присущи природе истинногоБога? — спросил Арган толпу.

— Нет! — откликнулись десятки голосов.

— Значит, Церковь Перкуэйна отошла от истинного пути,указанного самим Богом. Впрочем, это неудивительно. Служители Коричневой Рясыизвестны своим умением переворачивать слова и намерения Божьи в своемстремлении к богатству и власти. Они проповедуют нам необходимость покорности,а знати — целесообразность угнетения нас. Мы одеты в лохмотья и живем в жалкихлачугах, которые не могут спасти от холода и жары, а знать ходит в бархате ироскошных мехах и живет во дворцах. Но кто сказал этой избалованной и глупойзнати, что так и должно быть?

— Коричневые Рясы! — прогремел голос из серединытолпы.

— Наши женщины вынуждены терпеть унижения отвысокородных развратников, но кто сказал аристократам, что насиловатькрестьянок — это не грех?

— Коричневые Рясы! — ревела толпа.

— А что мы должны делать, чтобы следовать истинномуучению Бога всего рода человеческого?

— Убивать! — гаркнул из толпы одинокий голос.

— А кого мы должны убивать?

— Знать!

— А кто должен разделить вину знати?

— Коричневые Рясы!

— Значит, мы должны убивать священников в коричневыхрясах?